И родители Амнона, и мои собственные, похоже, были весьма польщены, получив приглашение на эту свадьбу, равно как и обрадованы встречей. Некоторое время они посвятили собственным делам, имевшим место в последние годы, а затем перечили к воспоминаниям о наших, полузабытых уже, подвигах в детстве, после чего мой отец сделал попытку выяснить, как обстоят дела у Амнона с завершением его докторской диссертации, — и здесь, к моему изумлению, я увидел, как моя мать, которая никогда не дотрагивалась до отца на людях, в темноте сжала его бедро, острым своим чутьем ощутив, что родители Амнона меньше всего хотели бы углубляться в эту тему, которая заставляла их смущенно умолкнуть, а моя мать меньше всего на свете хотела бы оказаться причастной к этому смущению.
Отец мгновенно уловил намек и прекратил свои расспросы, тем более что Микаэла очень удачно появилась с большим подносом в руках, предложив всем нам попробовать по куску горячего пирога, восхитительно благоухавшего мясной начинкой. Похоже было, что свадебный протокол предусмотрел подачу подобного кушанья непосредственно перед церемонией бракосочетания, с тем чтобы мысли о еде не отвлекали внимания гостей от происходящего торжества, к которому следовало отнестись со всей серьезностью и которое было задумано и подготовлено в оригинальном стиле с участием двух раввинов реформистского направления — мужчины и женщины, специально приглашенных в киббуц из соседнего поселения Иахель неподалеку от Эйлата. Мне не терпелось оказаться с Микаэлой в каком-нибудь укромном уголке и потолковать с ней: что именно имела она в виду, когда говорила о «моей истории». Ее страстное увлечение Индией, в котором она нам призналась, ее намерение вернуться туда при первой возможности вызвало у меня соблазн сравнить ее впечатления с моими собственными. И, не доев свой кусок пирога, который неожиданно оказался изумительно вкусным, я поднялся и положил ей руки на плечи до того, как ее поглотила орда молодых киббуцников, друзей Хадас, которые только что вернулись из душа после завершения дневных трудов.
— Извини, Микаэла, — сказал я, намеренно обращаясь к ней по имени, — можно мне поговорить с тобой кое о чем?
Она покраснела, как если бы мои ладони, лежавшие на ее плечах, придавали вопросу некую интимность.
— Поговорить? Почему бы нет? — ответила она.
— А когда? — продолжал я настаивать. — Когда ты освободишься?
Она посмотрела на меня своими огромными глазами.
— Я уже свободна, — ответила она без улыбки. Лицо ее было очень серьезно. — Мне только нужно вернуть поднос. — И она отправилась к буфетной стойке, чтобы вернуть поднос.
А я остался ждать ее в окружении гостей Эйаля, всех этих старинных друзей детства, обдумывая пришедшую мне в голову мысль, которая могла на первый взгляд показаться столь же удивительной, сколь и безрассудной, хотя на самом деле была отчасти вынужденной, но весьма волнующей. Если я и на самом деле готов был жениться для того только, чтобы выглядеть не столь опасным в глазах женщины, которую я полюбил, может быть тогда именно такая девушка — «буддистка» — вроде вот этой, вежливой и жизнерадостной, перелетающей свободно, как птица, с места на место воплощения духовных исканий, — может быть, именно такая девушка и подходит мне.
Она сняла свой маленький передник, повесила его на спинку стула и сказала с доверчивой улыбкой:
— Ну вот… вся твоя.
— Тогда давай переберемся куда-нибудь, где потише, — сказал я, желая намекнуть, что хотел бы с ней не просто поболтать.
Она не удивилась моим словам, хотя на поляне вовсе не было так уж шумно; людей было немало, но они стояли и разговаривали, не производя особого шума. Время от времени они отправлялись в буфет, чтобы отрезать себе еще кусок пирога, пришедшегося, похоже, всем по вкусу. Сначала она повела меня по направлению к киббуцным домикам, но внезапно остановилась, как если бы ей пришло в голову что-то лучшее, а потом зашагала в сторону небольшой ложбины, где мы оказались в тени утеса, — в том месте, откуда начиналась каменистая тропинка, отчетливо просматривавшаяся меж меловых выступов в свете отдаленных лампионов.
— Иди сюда, — сказала она таинственным голосом. — Если ты не хочешь взобраться еще выше, мы можем здесь тихонько посидеть и в то же время увидеть все… до тех пор, пока не начнется церемония.
На мой взгляд, ее нельзя было назвать слишком красивой, но она, безусловно, была очень и очень симпатичной. Ее гибкое тело было слишком костистым на мой вкус, а лицо ее казалось слишком маленьким для таких огромных глаз, которые блестели сейчас в свете восходящей луны, словно два больших светильника. Я взобрался вслед за ней в молчании, удивляясь внезапному ее решению привести меня сюда, на эту продуваемую ветром каменистую тропу, продвигаясь по которой, мы слышали вскрики птиц, поднявшихся со своих гнезд и хлопанье крыльев.
— А буддисты могут жениться? — спросил я, и почувствовал себя идиотом. В ответ она только прыснула от смеха.
— Они могут все, — ответила она, нисколько, похоже, не удивленная моим вопросом. — Буддизм — это не еще одна злобная религия, ищущая как бы сильнее придавить человека или запугать его, это лишь средство, призванное облегчить неизбежные страдания. — Все это она произнесла серьезно, и выражение «неизбежные страдания» прозвучало искренне и убежденно, вызвав во мне волну доверия и симпатии. — Ужасно жалко, что вы не смогли еще на несколько дней задержаться возле храмов Бодхгаи, — продолжала она. — Тогда ты понял бы то, чего мне не удается втолковать тебе сейчас… и боюсь, что позже не удастся тоже. — И снова в ее словах я уловил упрек в том, что я не использовал все открывавшиеся передо мною возможности во время незапланированного путешествия в Индию.
— Но каким образом я мог бы остаться? — вопросил я, оправдываясь, как будто она меня в чем-то обвиняла. — Мистер Лазар так рвался обратно. А я… разве я мог бросить Эйнат, которой было так плохо?
— Да уж… ей было и на самом деле очень плохо, — вежливо подтвердила она и добавила: — Если бы не ты, она не доехала бы до дома.
Тропинка тем временем резко повернула, так что мы неожиданно остановились, словно повиснув в воздухе над блестящей голубой поверхностью плавательного бассейна, окруженного прибывшими на свадьбу гостями. Мы стояли совсем близко к ним, но оставались совершенно невидимыми и изолированными, погрузившись в глубины истории, которую Микаэла предпочитала называть моей, но которая, конечно же, являлась историей Эйнат, а мне еще предстояло вытянуть из Микаэлы все, что она знала и что могла она поведать с присущей ей простотой и ясностью, с которыми она говорила обо всем, оставляя ощущение приятной умиротворенности, позволявшей мне расслабиться после долгих месяцев внутреннего конфликта и напряжения.
Она встретилась с Эйнат и еще двумя израильтянками на улице в Калькутте, где Эйнат, ошеломленная открывшимся ей видом, оказалась в самые первые дни своего путешествия. Микаэла, наоборот, считала себя уже старожилом Индии, пропутешествовав по центральным штатам страны, и вот уже более трех месяцев обосновавшись в Калькутте, где она примкнула к волонтерам — французским и швейцарским врачам, предлагавшим бесплатную медицинскую помощь в импровизированных клиниках прямо на уличных тротуарах. Они так и называли себя — «тротуарные доктора», и вот к ним-то Микаэла и примкнула, получая взамен еду дважды в день и место для ночлега. В это время она и повстречалась с Эйнат, когда та обратилась к врачам за помощью — ей срочно надо было сменить повязку на ноге. Микаэла мгновенно поняла, что Эйнат нуждается в ее помощи, что она очень испугана и огорчена своей встречей с Калькуттой и, быть может, сожалеет о своей поездке в Индию. Но она понимала и то, что растерянность, испытываемая Эйнат, — это общее чувство, охватывающее всех тех, которые чувствуют, что помимо нищеты и безобразия, здесь таится еще некая духовная мощь, которая может, даже вопреки воле, втянуть их в себя, и это в особенности относится к тем, кто обладает незначительной самоидентификацией, кто чувствует себя слишком слабым для достижения своих амбиций и, в особенности, тех, кто при любой возможности готов бежать куда глаза глядят. И действительно — очень скоро Эйнат уговорила двух своих подруг, бросив дела в Кулькутте, двинуться в Непал, чтобы всецело погрузиться в девственные красоты Гималаев. Но уже через две недели, к полному изумлению Микаэлы, Эйнат вернулась в Калькутту одна и разыскала ее. Так началась их дружба. Поначалу Эйнат работала бок о бок с Микаэлой, помогая тротуарным докторам, но вскоре бросила работу и присоединилась к одной молодежной группе туристов, направлявшихся в Бодхгаю, чтобы предаться там медитациям, по системе випассана; она поступила так, считала Микаэла, не потому, что на самом деле заинтересовалась буддизмом, но потому лишь, что принадлежала к категории людей, для которых процесс поиска важнее, чем сама находка.
