Гайда опять тихо стонет.
Просыпается Дайна, и поднимается на локте, смотрит заспанными глазами, часто мигая.
Дайна. Что… что у тети? (Пауза.) Тетя больна?
Том. Спи, Дайна. Больна.
Дайна. Ей больно?
Том. М-хм…
Возвращаются Скрастынь с Салзирнисом.
Скрастынь. Дозвонились. Обещают прислать машину. Только снег ужасный, вот что!
Салзирнис (Гайде). Мама зовет вас — идите к нам, пока приедут из больницы.
Бернат и Анна уводят Гайду, которая тяжело опирается им на руки. У двери она останавливается и корчится от нового приступа боли.
Кристина. Смотри ты, как часто!
Дайна. Ану-ля, не уходи!
Анна. Я сейчас приду. Поговори пока с Томом.
Хлопает дверь. В зале ожидания какое-то время все молчат. Слышно только, как в комнате дежурного важно и раздельно тикают часы.
Скрастынь (шепотом). Что с тобой случилось, Раса. (Пауза.) Раса…
Он украдкой берет ее руку в свою: рука бесчувственная и холодная, как неживая.
Скрастынь. Я действительно не понимаю, за что ты обиделась…
(Ну не права ли была Кристина, когда сказала, что все мужчины олухи? Скрастынь поистине мог быть догадливей в свои тридцать пять лет и при высшем-то образовании.) Он нежно пожимает ее руку, все еще глядя с недоумением, но Раса неожиданно резко вырывает свою ладонь, в ее голосе слышатся сдерживаемые слезы.
Раса. Ах, оставь меня в покое, Альф… (Пауза.) Такая ночь — и так она кончилась…
Скрастынь. Но ничего еще не кончилось, милая.
Раса. Ты ничего не понимаешь… Ты совершенно ничего не понимаешь. (Пауза.) Только земля, только навоз и страдания. Где она — удивительная жизнь, о которой мне говорили в школе?
Пауза.
Скрастынь (задумчиво). Это, наверно, и есть та самая удивительная жизнь…
Раса. Та-ак! (Горько смеется.)
Пауза,
Скрастынь. А какой ты ее себе представляешь?
Раса. Не знаю… Только совсем другой. Как недавно, когда мы шли по дороге и вдруг пошел снег…
Пауза.
Скрастынь. Как странно, что первый раз мы не понимаем друг друга именно сегодня ночью.
Лицо у Скрастыня грустное и, может быть, потому кажется постаревшим. Но, возможно, что виною тому скупой серый свет, — лампочку над кассой Салзирнис опять потушил и окошко заложил четырехугольной, хорошо пригнанной фанеркой.
У Дайны глаза открыты, потому что легче сказать: «Спи!», чем выполнить такое предписание. Она хлопает ладошкой по скамейке, жестом приглашая Тома сесть с ней рядом.
Дайна. То-ом!
Том. Да.
Дайна. Садись здесь. Тебе хватит места?
Том. И еще останется.
Дайна. Том… почему у тебя борода, а у других нету? Чтоб лицо не замерзло, да?
Том. Можно сказать и так.
Пауза.
Дайна. Расскажи мне что-нибудь.
Том. О чем же тебе рассказать?
Дайна. Ну… ну, про зверей, как тогда.
Том. По дороге на станцию я видел лося, но тут и рассказывать-то особенно нечего: он напился воды и ушел.
Дайна. А большой?
Том. Да… с корову будет, И с рогами, только плоскими.
Дайна. И ты не боялся?
Том (смеется). Нет!
Дайна. Он… кричал?
Том. Лось вел себя очень спокойно. Я слышал только шаги, когда он приближался — плюх-плюх-плюх! — и еще как булькала вода.
Дайна. Ануля один раз видала волка. Только очень давно. До того еще, как меня купили. Ануля испугалась, а волк (смеется) оглянулся назад и тоже испугался. У него задрожали усы. Ты не видал в лесу волка?
Том. Нет.
Дайна. Теперь я увижу. В зоопарке. (Пауза.) Петрик тоже хотел ехать и вякал.
Том. Как — вякал?
Дайна. Ну, хныкал! Зачем я уезжаю. Мама плакала и Ануля, и Петрик, и… все плакали. (Пауза.) Теперь у меня будет свой папа.
Пауза.
Том. Тебе спать не хочется?
Дайна. Не-е… Расскажи мне сказку.
Том. Я все сказки перезабыл.
Дайна. А когда ты был маленький, знал?
Том. Да.
Дайна. Тогда у тебя была борода?
Том. Нет.
Дайна. Это было очень давно, да?
Том. Очень.
Дайна. Что ты тогда делал?
Том. Много чего. Пас коров, рисовал, ходил в школу, а еще до того укусил за нос тетю Кристину.
Когда Дайна смеется, глаза у нее становятся светлыми, будто солнечными.
Дайна. А у нас Звездуха стоит на привязи. Она оч-чень сердитая. Знает только маму и еще немножко знает Анулю. На меня и мальчишек только рычит. Кто ее такую пасти будет?
Том. Это верно. (Пауза.) Одну сказку я тебе, может, и расскажу. Возможно, кое-что позабылось, тогда мне придется что-то пропустить или самому придумать. Ты ведь не обидишься.
Дайна. Лучше придумай.
Том. Сказка эта — про мальчиков, которых мачеха превратила в лебедей, и про их сестрицу…
ТОМ
— Далеко-далеко отсюда, в чужой южной стране жил-был король. У него было двенадцать детей — одиннадцать мальчиков и одна девочка, звали ее Элиза. Все шло хорошо, но в один прекрасный день король взял молодую жену, которая детей не любила. Она отправила Элизу в деревню, а принцев очернила перед королем, так что отец прогнал их с глаз долой…
Дайна совсем притихла, затаила дыхание, я только все время чувствую на себе ее внимательный пристальный взгляд.
— Злая королева им сказала: «Идите на все четыре стороны и сами добывайте себе пропитание! Сделайтесь бессловесными птицами!» И принцы превратились в лебедей. Ты видела лебедей?
Она легонько кивает головой, не объясняя, где видела и когда.
— …И лебеди замахали крыльями, с жалобным криком вылетели из окон замка и полетели к лесу. Ранним утром они добрались до того дома, в котором жила Элиза, стали кружить над крышей, хлопать крыльями, но она их не слыхала. И пришлось им идти куда глаза глядят.
Пиладзит снова задремал. Теодор с Кристиной, пошуршав в обшарпанном картонном чемоданчике, вытаскивают снедь и в лад работают челюстями; а Язеп — не понять, читает он еще или тоже заснул; Раса и Скрастынь сидят рядом, но их словно разделяет прозрачная стена размолвки, а Лиесма, как и Дайна, слушает меня, повернув сюда ясное лицо, на котором блуждает почти неуловимая улыбка — тоже как у Дайны. Девочка меня нетерпеливо подталкивает.
На чем же я остановился?
— Элиза росла в деревне совсем одна, у нее не было никаких игрушек. Когда ей захочется поиграть, она сорвет с дерева лист, проткнет в нем дырку и смотрит сквозь нее вверх и видит кусочек неба, похожий на синий сияющий глаз.
За стеной благоразумно, степенно тикают часы. Их стук похож на тихие шаги сквозь ночь, на медленное движение к утру. Веки у Дайны закрыты, но когда я замолкаю, длинные ресницы вздрагивают и, не открывая глаз, она просит, чтоб я продолжал.
— Когда Элизе исполнилось пятнадцать лет, пришел срок явиться ей во дворец. Королева увидала, какая Элиза красавица, и возненавидела ее пуще прежнего. Она вымазала девочку дочерна ореховым соком, выпачкала ей лицо, растрепала волосы. Увидал ее отец король, очень испугался и не признал Элизу своей дочерью. Вышла она за ворота замка, и было ей очень горько, она шла и шла лесом, пока не набрела на озеро. Оно было зеркально-гладкое и такое прозрачное, что на дне озера через воду виден был каждый камешек. Умылась Элиза в озере и стала опять красивая, как… Ты меня слушаешь, Дайна?
Она не отвечает, на лице застыла едва заметная улыбка, с какой она слушала сказку. В этой улыбке, спокойной позе спящей, тепле, которое излучает сквозь одежду притихшая расслабленная фигурка Дайны, есть беспредельное доверие ко мне… вера в мою силу… мою защиту, и я боюсь пошевельнуться, чтобы не потревожить ее глубокий, добрый, ничем не омраченный покой…
Какая странная ассоциация!
Я лежу на животе у обочины луга неподалеку от Вецсникеров, где мы о Элгой пасем скот. У меня перед глазами ползают мелкие усатые букашки, ползают черные и бурые муравьи, пахнет подмаренником, донником и смолкой. И вдруг промеж былинок я вижу… сосну. На ней двадцать несоразмерно длинных торчащих иголок. Подходит Элга. «Что ты там нашел?» — спрашивает, а я думаю, что она будет смеяться надо мной, и не хочу говорить. Она замечает сама, вскрикивает: «Смотри!», садится на корточки, осторожно разводит в стороны траву и глядит, пораженная и серьезная. «Надо воткнуть колышек, а то затопчет кто-нибудь как медведь!» — добавляет она.
