Тут надо честно признаться: летом 1996 года мы уже имели от масонства кое-какой доход. У тебя появилась наконец-то, настоящая мужская зарплата. Правда, ты ее получал все же как-то странно… Один из твоих зарубежных «братьев», руководитель известнейшей радиостанции, платил тебе доллары. Не Бог весть какие, но доллары. «По-братски». То есть ты не работал, а только числился, а деньги получал потому, что вроде, как бы, не очень прилично Великому Мастеру вечно сидеть на шее жены… Да, я знаю, ты говоришь всем, будто пишешь для этой радиостанции концепции. Но уж мы-то с тобой знаем, что это не так.
Разлад наш только начинался. Ты все чаще стал повторять, что «дача – не самоцель», стремился все больше времени проводить в Москве. Я не верила в твои идеи срочно и круто разбогатеть. Я стала после Святой Земли верить в Бога. Я решила освятить достроенную дачу. Мы с мамой весь дом убрали, вымыли, повесили старенькие, но настиранно-наглаженные шторы. Ты навел порядок во дворе, в саду. Шел Успенский пост, и мама напекла пирогов с капустой без яиц и сливочного масла. Поехали в Тихвинский, за батюшкой.
Батюшка нас не знал, а таких желающих освятить дачу «от сглаза», «на всякий случай» было у него, вероятно, видимо-невидимо. Выслушав нашу просьбу, он хитровато улыбнулся и сказал:
– Да дело-то хорошее, но может, лучше вам к шаману? Там уж – наверняка… А то, Православие-то ведь, оно такое! Не знаешь наперед, что Господь управит для вашей пользы… Тут вот, одна все – «Помолитесь за меня, батюшка, да помолитесь!» Ну, я и помолился… Так у нее дом сгорел! А значит, надо так ей! Не поскорбишь – так и не помолишься!
Но мы с тобой к такому разговору были уже как-то подготовлены Святой Землей, монастырем, Олечкой. И сразу полюбили этого остроумного батюшку.
Во время молебна и каждения мы ходили вслед за священником из комнаты в комнату – молились. Васенька спал мирно в своем любимом кресле, и изумленно вскочил, когда неожиданно оказался под каплями святой воды.
– О! И кот заодно освятился… – невозмутимо прокомментировал батюшка. Вася понял, успокоился, потянулся, перевернулся на другой бок и продолжал прерванное занятие так, как будто святая вода для котов – дело привычное.
С этого дня мы стали часто бывать на Службе и исповедываться. Исповедываться… О масонстве-то пока – ни гу-гу…
Я продолжала зудеть о том, что надо, мол, решать, а в то же время не Нашла в себе сил отказаться от поездки в Португалию… Бархатный сезон… Океанские пляжи… Поехали мы снова вчетвером – все в том же составе.
+ + +
Португалия – страна потрясающая! Клематисы, над которыми я трясусь у себя в Подмосковье, бережно укрывая их на зиму, растут здесь прямо на камнях и радуют упитанностью и огромными цветами. Полоса прилива видна с балкона нашего пятизвездочного «люкса» – и она ширины неимоверной! Лиссабон очарователен, как резная шкатулка. Крайняя западная точка европейского континента – Кабо де Рока с огромным крестом и стихами Камоэнса на нем – вообще словесному описанию не подлежит. Замки XI века, где камины топятся «по-черному», где хранятся огромные – на быка – медные котлы и географические карты самого Магеллана…
Но как ни была я настроена держать дистанцию по отношению ко всему, чем заняты вы с Сашей, липкая масонская возня меня все-таки достала. Ты, конечно, кое-что из вашей работы там, в Кашкаеш, рассказывал, объяснял и основную интригу. А интрига эта прежняя. Американцы, как всегда, «тянули одеяло» на себя, то есть стремились подчинить своему влиянию все масонские организации мира. Но европейское масонство традиционно тяготеет к старушке Англии, с ее неоспоримым авторитетом первородства. Комитетом по признанию, Дюком Кентским, а главное – с ее «чистотой» масонских идеалов.
За абсолютно, казалось бы, внутренними масонскими разборками проступали вечные и неразрешимые конфликты масштаба глобального. В тот момент как раз вводилось евро, завершалось экономическое и политическое объединение Европы. К кому примкнет, с кем будет в блоке «шестая часть суши»? Наша российская, только год, как существующая и все еще непризнанная организация, бедная и исподтишка клянчащая денег, всем казалась, очевидно, куском огромным и доступным.
За тобой и Сашей активно ухаживали хозяева тусовки – португальцы, и явно, и скрыто прикармливаемые американцами; сами американцы и их ручные латиносы. Но параллельно с этим продолжался наш вечный флирт с французами и затевался большой роман с немцами. Немецкий «Великий Мастер», похожий на выросшего мальчика из гитлерюгенда, распевающего «Tomorrow belongs to me» в фильме «Кабаре», одним только видом своим, по видимому, вызывал чувство дискомфорта у большей, еврейской части, явившихся на праздник «великих». К тому же этот профессор и вел себя соответствующе: чуть ли не в открытую провозглашал превосходство и приоритет масонства европейского по отношению к американскому со сворой.
Так вот, большая эта, почти планетарная и достаточно серьезная интрига карикатурно отразилась в курятнике масонских жен. Когда я в сопровождении сомнамбулически-заторможенной Вики входила в экскурсионный автобус, уже наполненный квохчущими женами, зависала вопросительная пауза. Было ясно: все ждут – к кому я со своей огромной куклой сяду? Мне ли не понимать драматургическую ценность паузы, или, говоря нашим профессиональным языком, – цезуры? Тем более, что тут, действительно, было о чем подумать.
Сесть к американкам – значит отключиться и расслабиться. Английский для меня едва ли не родной, а несут они такую чушь пустую, что можно поддерживать разговор на автопилоте, предаваясь созерцанию завораживающе-очаровательной Португалии. Зато французские жены – почти родня, и с ними намного интересней. Они знают кое-что из европейской истории, бывали в Португалии, могут дополнять гида. Кроме того, от француженок всегда несет свежайшими сплетнями из тех, серьезных мужских сфер, и благодаря этому остаешься в курсе… Но французский для меня – все еще мука. Придется напрягаться, вслушиваться, переспрашивать, употреблять мимику и жесты – исхлопочешься.
Так что паузу я держу органично и со вкусом. Смачная, сочная такая висит она в автобусе, нагнетая всеобщее уважение не столько к моей особе, сколько к огромной ядерной державе за моей спиной. Знай наших! Уже и крестница моя сзади очнулась, захрустела «холсом», может быть, даже до нее дошло, что что-то происходит… Продолжаю светски безмятежно улыбаться всем вместе и, как бы, никому в частности… Потом, приняв решение оставить народные массы в состоянии дальнейшей неопределенности, демократично и ласково подсаживаюсь к аккуратной старой мадьярке. Рядом со скрежетом «холса» обрушивается Вика.
Бывший соцлагерь счастлив и преданно шепчет мне на ушко по-английски: «Как хорошо, что вы сели рядом, а то я все время здесь в одиночестве. Так неуютно, знаете! Я даже пожалела, что поехала с Ласло». Кстати, эти милые старые венгры были, кажется, единственными приличными людьми на этом смотре мировых масонских сил. Когда на очередном банкете в загородном замке до начала собственно процесса еды перед почтенной публикой затеяли скрипичный концерт, то все, кроме нас и этих венгров дружно аплодировали между «Анданте» и «Аллегро» так, как будто слышали симфоническую музыку впервые в жизни. Мы даже удивились: почему это никто из американцев не подошел к дирижеру пожать руку или хотя бы запросто похлопать его по спине?
И все-то было бы так славно и приятно в этой поездке, если бы не совесть. Я мысленно ругала себя самыми последними словами за то, что, постановив порвать с масонством, приехала сюда не за свой счет. Я знала, что когда-нибудь заплачу за это свинство. Я вообще всегда знала, что за всё, за всё, за все грехи приходится платить…
+ + +
Мы вернулись домой, и наступила зима – последняя зима нашей с тобой семейной жизни. Но я тогда об этом не догадывалась. Я только видела, что ты бежишь из дому, я чувствовала, что ты все время будто уклоняешься от каких-то разговоров. Я думала, что это из-за моего слишком уж неотступного приставания к тебе с вопросом о масонстве. И решила, что надо пока просто ждать.
Когда в Париже загулял и обезумел Жан, вдова Гардера Элизабет сказала мне, жалея бедного искателя романтических приключений:
– Не беспокойтесь вы о Жане: я ему иконочку нашу подарила – Матерь Божью Казанскую. Она его избавит. Не только потому, что амур-то – татарчонок, а потому, что Казанская – вообще защищает!
Наверное, это были самые первые слова, которые я услышала об иконе Казанской Божией Матери. Теперь я стала просить Казанскую вразумить тебя и отвести от масонства. Казалось, что даже первая просьба моя была услышана: мы вместе с тобой причастились осенью на Казанскую в Соборе у Святейшего Патриарха – он сам с чашей стоял… Но я не знала тогда того, о чем намекал нам летом батюшка – если идешь, действительно, к Богу, то жди искушений, а порой и тяжелых крестов – по грехам…
