Когда не было занятий в лодках, интенсивно продолжалась работа по переоборудованию трюма. После того как большое количество риса и галет переместили в лазарет, другие запасы уложили даже в месте для ворвани, располагавшемся в пяти футах под главной палубой. Когда мы начали ломать переднюю часть трюма, то обнаружили там главным образом большое количество канистр, наполненных свежей водой. Сложив их так же, как и запасы, в месте для ворвани, мы положили поверх сосновые доски и получили гладкий пол от носа до кормы. Это было второе осязаемое свидетельство того, что наши «киты» никогда не будут изыматься из «могучего океана».
В целом экипаж, видимо, был доволен новым этапом рейса и беспокоился лишь о том, когда придет время загружать корабль жиром «черной рыбы», как они называли негров, а потом вернуться в Штаты. Я не разделял их удовлетворения в связи с переменой дел, поскольку испытывал угрызения совести по поводу незаконной деятельности и имел глупость открыто выразить свои чувства. Таким образом я навлек на себя недовольство капитана. Позднее, по завершении рейса, когда я ожидал перехода на борту мексиканской шхуны из Кампече (Юкатан) в Новый Орлеан, он поклялся, что я не уйду с пляжа живым. Это была, однако, пустая угроза, потому что я знал, что он трус, и нисколько не испугался.
Прошло почти три месяца с тех пор, как мы отбыли из Сэнди-Хука, и все это время, за исключением переоборудования трюма, не происходило ничего необычного, способного изменить ежедневную монотонную работу. Но, судя по осветлению воды и приказам, отдававшимся наблюдателю, который «смотрел в оба», я догадывался, что мы приближаемся к земле. Кроме того, капитан проводил большую часть времени на палубе, днем и ночью. Как только сверху докладывали о появлении паруса, он взбирался на марс с биноклем в руке и внимательно вглядывался в приближавшегося чужака. Если курс незнакомого корабля сулил встречу с ним, мы немедленно меняли свой курс, чтобы избежать этого. Два-три раза шкиперы разных судов проявляли желание связаться с нами, следуя в кильватере к нам, но наш корабль был быстроходным парусником, и они вскоре убеждались, что шансов догнать нас у них не оставалось.
Однажды ночью мы получили приказ капитана внимательно следить за появлением земли, и как раз с рассветом услышали крик «Земля!» от наблюдателя, стоявшего на фор-марса-рее. Капитан и помощник сразу же поднялись на грот-марса-рею и оставались там почти час, осматривая горизонт в направлении, где заметили землю. Когда они вернулись на палубу, стало заметно, что отношение капитана к помощнику решительно изменилось к лучшему. Возможно, первый откровенно признался второму, что намерен делать, после чего, без сомнения, счел благоразумным обращаться с подчиненным более уважительно, учитывая, что привлек его к незаконной деятельности без согласия последнего.
В три часа пополудни или около этого наблюдатель заметил небольшую лодку. Она показалась на расстоянии около двух-трех миль, и, насколько можно было различить, люди в лодке гребли в направлении нашего корабля. Получив доклад об этом, капитан велел рулевому вести корабль к лодке. Вскоре встретив ее, мы обнаружили, что в ней полно негров племени крумен, как я выяснил впоследствии. Эти туземцы были черными как уголь и совершенно голыми. Они сидели на фальшбортах своей лодки и толкали ее веслами. На носу стоял негр мощного сложения, размахивая алой тряпкой в правой руке. Команда лодки сверяла работу весел со взмахами тряпки и каждое усилие сопровождала необычными криками, похожими на карканье стаи ворон. Как раз посредине лодки мы заметили смуглого белого человека, который, как выяснилось позже, был испанцем. Он сидел на бочке и энергичной жестикуляцией, казалось, побуждал туземцев делать все от них зависящее.
Обстенили грот-стеньги-стаксель и перебросили через борт веревочную лестницу. Как только лодка достигла борта корабля, наш приятель, сидевший на бочке, поднялся по лестнице. Выйдя на палубу, он бросился к нашему шкиперу, обнимал его, снова и снова тряс руки и разразился таким бурным потоком слов, что не давал тому возможности открыть рот. Наконец возбуждение испанца от встречи улеглось, после чего капитан пригласил его в свою каюту.
Когда они ушли вниз, туземцам велели подняться на борт, завести лодку за корму и держать ее на расстоянии каната, сброшенного с корабля. После этого нам было приказано «продолжать движение, держась ближе к берегу». Мы приблизились к нему на безопасное расстояние, после чего корабль снова лег в дрейф. Команда лодки состояла из девятнадцати – двадцати гребцов-крумен, больших и мускулистых. Они были голыми, не носили даже шапок, чтобы прикрыть головы от лучей солнца, которые могли бы расплавить наши черепа – белых людей, если бы мы не прикрыли их как следует. Каждый из них носил связки раковин каури вокруг лодыжек и запястий. Полагаю, они использовались вместо денег для бартерного обмена. Два-три туземца могли говорить на ломаном английском. Видимо, они научились ему у матросов британских военных кораблей, патрулирующих побережье.
После короткого совещания наши гости избрали одного из своей группы в качестве представителя. Он сразу извлек большую пользу из знания английского языка для того, чтобы выпросить какую-нибудь еду. Мы снабдили их едой. После утоления голода они стали выпрашивать через своего переводчика наши старые рубашки, шляпы, а также табак и все прочее, что они могли видеть или вообразить. Некоторые из наших матросов спустились вниз и принесли немало из того, что они предложили обменять на каури. Туземцы-крумен сначала расставались с этим неохотно, но вид красной фланелевой рубашки был слишком соблазнительным объектом для лидера (тот, что размахивал красной тряпкой на лодке), чтобы устоять, и он поддался соблазну. После этого стало легко вести с ними торговлю. За старую рубашку я выменял короткую связку каури, которой до сих пор владею. Нельзя было без смеха наблюдать, как они с важным видом ходят по палубе в своем новом облачении. Ни один из них не оделся полностью. Один туземец надел зюйдвестку и короткую рубашку, другой – лишь пару зюйдвесток, третий – пару старых резиновых сапог и соломенную шляпу. Облачение последнего было самым экстраординарным, какое я когда-либо видел.
Капитан со своим испанским приятелем вышел на палубу и, увидев фантастическое обличье туземцев-крумен, дал выход своему буйному гневу. К трапу подтянули лодку и забавно выглядевшей команде велели сесть в нее. Крепко обняв нашего шкипера еще раз, испанец отбыл. Грот-парус снова наполнился ветром, и мы удалились от берега, против резкого ветра.
К этому времени наш харч стал улучшаться. Теперь к солонине добавили маринованный лук, мясные консервы и другие деликатесы. Между тем «затычка», корабельный бондарь, занимался изготовлением небольших ящиков, и, как только он делал их много, мы приделывали к ним веревочные ручки. Далее, со многими вещами, свалившимися на нас помимо этого, прошло некоторое время, прежде чем мы обнаружили около сорока одинаково подозрительно выглядевших ящиков. Позднее стало ясно, для чего они предназначались.
Отойдя в море от африканского побережья, мы курсировали вдоль него около двух недель, и в течение этого времени капитан не произнес ни одного слова. Это заставило нас сделать вывод, что судно пребывало там с целью принятия на борт груза негров. В этом не могло быть никакого сомнения. Но по какой причине он воздерживался от того, чтобы поделиться с нами информацией о состоянии дел, оставалось для нас тайной. Даже если бы матросы пожелали выразить протест, они были бы бессильны что-либо сделать. На борту находился еще один человек, который имел достаточные знания в навигации, чтобы управлять кораблем. И капитан знал это. Помощник капитана торгового судна, видимо, был опытным штурманом, но в данном случае это не шло на пользу. Наш помощник знал судовождение хуже меня, поскольку я умел счислять путь, чего он не мог.
Уловка с китобойным промыслом теперь утратила силу. Сообщения о «фонтанах» продолжались, но лодки в связи с этим больше не спускались. В течение целых двух недель сомневаюсь, чтобы мы были когда-либо дальше чем девяносто – сто миль от побережья, поскольку дистанция большая, чем эта, в общем, сокращалась через каждые двое суток посредством изменения курса.
Бондарь завершил изготовление своих ящиков, и вместе с тем, что мы обнаружили в трюме, их оказалось около шестидесяти. Вся наша провизия и вода были пристроены, но трюм загромождало большое количество досок и шестов. Все это в конце концов вынесли на палубу и уложили вдоль фальшборта.
Однажды ночью, вскоре после окончания работ, реи обрасопили и курс изменили. Рулевому велели быть предельно внимательным, а капитан оставался на палубе всю ночь. Сон на полубаке исключался, а свободное от вахты время мы проводили на своих морских сундуках. Те, кто не утратил способности думать, без сомнения, гадали, что нам принесет следующий день. Ведь, сколь бы они ни были невежественны в навигации, у них было достаточно ума, чтобы сообразить, что при благоприятном ветре корабль мог не более чем через несколько часов достичь побережья. По моим наблюдениям, люди были встревожены и, возможно, слегка напуганы, поскольку знали, что экипаж ждет мрачная перспектива, если корабль захватят с грузом негров на борту. Возникали неприятные мысли о том, как бы на несколько дней не попасть в тюрьму на этом побережье с нездоровым климатом.
