Но кому хочется уступать хижину, защищающую от непогоды, имущество, что есть в хижине, а тем более утешение-жену, таких юных и таких беззащитных перед безлетьем детей? Все это было до сих пор благодатью, пусть и какой-то, все же судьбой. Так и собирались, кто мог еще собраться, в отряды, объединялись в силу. Мизерной она была против объединенных сил обров и лангобардов? Да, так. Если король не выстоял со своими тысячами, где же выстоять им, сотням. И все же стояли до поры до времени. Уже потом где-то сметались лавиной и терялись в лавине, а все, что поддавалось огню, занималось огнем, в чем была нужда у супостатов или всего лишь только забава, бралось супостатами. Мужей вязали и берегли особо, юных жен и девиц также особняком. Только стариков и малых не брали в плен. Если сами не подворачивались под стрелы и мечи, оставляли в хижинах.
Плач и стон шел на недавно праздничной и веселой от праздничных забав земле. И тянулись дымы, ревел трубным голосом непоеный и недоеный скот, ржали кобылицы, потерявшие жеребят, а еще пуще — брошенные на произвол судьбы жеребята. Авары, как и лангобарды, не обращали внимания на это. У них одна забота — ломиться в глубинные районы Гепидской земли, дробить и рубить силу гепидскую.
Когда кагану доложили однажды: король Кунимунд оставил своих воинов и укрылся за стенами Сирмии, наверняка знал уже: поход завершен, можно чувствовать себя победителем. Однако турмам не сказал этого. Собрал под свою руку наиближайших и повел к стенам захваченной ромеями крепости.
— Выдайте нам короля Кунимунда! — потребовал через нарочитых.
Турмы играли тем временем под стенами и говорили им: «Послушайтесь, или и с вами это будет».
Но ромеи не устрашились их.
— Король Кунимунд и его герцоги находятся под защитой императора, — сказали. — К нему и шлите посольство.
Баян хотел настоять на своем, но вовремя опомнился и успокоил себя. Надо ли заходить так далеко? Взятием Сирмии начнется поход против империи. А это слишком будет. Стоит подождать, что скажет император о его вторжении в земли гепидов, и о заселении в Подунавье. Если все это сойдет с рук, еще спросит у тех, кто засел в Сирмии и Сингидуне, где король и почему не выдали ему короля поверженных им гепидов.
XV
Роды аварские более сотни лет хранят в памяти победу над савирами. Сколько же они будут хранить эти две последние — над утигурами и кутригурами и над гепидами? Столько же, как и предыдущую, или забудут так же быстро и легко, как получили? Не должны бы. Вон как торжествуют, почувствовав себя победителями, и как возносят предводителя своего за то, что мудростью своей проложил путь к таким победам. А это знаменательная примета. Что памятно сердцу, то памятно надолго, тем более, когда и память — утешение для всех.
Звенит веселье повсюду, спешат сородичи кагана, ставить палатки, готовя застолье. Будет, ибо великоханское торжество, и такое, которого роды аварские, пожалуй, и не знали еще. По такому случаю выбрано лучшее место на земле Гепидской — на возвышении, которое подходит к самому Дунаю и возносит всех не только над его голубизной, но и над миром, свезено в подклетях гепидских столько яств и напитков, согнали столько отар овец, что ими можно насытить народ Дакии и Паннонии, вместе взятый. Оно и неудивительно: на торжество зовут всех, причастных к победе. А их будет и будет. Поэтому заботятся не только о застолье, но и о приволье, как и о жилье. Оттуда, где стоит стойбище кагана, и из ближних к нему окрестностей отселены все до единого гепида. На главном месте возведена великоханская палатка, рядом — палатки тех, кто всегда должен быть под рукой у хана, за ними — жилье его жен и детей. Напротив великоханской палатки и на почтительном расстоянии от нее — надежно защищенные от непогоды столы, за которыми повелитель аваров принимает именитых гостей, еще дальше — палатки опочивальни, а уже по околице — жилье для всех из рода Баяна и тех, кто готовит застолье и будет прислуживать на торжестве.
Приглашались на определенный день и гости. Когда этот день настал, Баян не мог не порадоваться уважению, которого он удостаивался не только от своих, но и от соседей. Король Альбоин привел с собой столько лангобардских герцогов и баронов, что из них можно было бы собрать турму. Диво невеликое: вместе брали верх над гепидами, почему не повеселиться теперь вместе с собратьями и не воздать должное такому побратиму. Франкский король Сигиберт воздержался от пиршества, посольством откликнулся на приглашение нового соседа. Однако численность его посольства, челяди, прибывшей с посольством, недвусмысленно говорили: он понимает значимость победы, которую одержали авары над гепидами, как и значимость заселения аваров на гепидской земле. А этого достаточно Баяну. Не ждать же восхваления от императора ромеев. Император пусть посидит у себя в Августионе и подумает теперь, кого потерял он, отрекшись от союза с аварами, и кого приобрел себе в лице аваров, что сели в Подунавье.
До сих пор гости видели кагана в великоханской палатке, на выложенном коврами столе. Сейчас он выехал им навстречу верхом и в сопровождении хакан-бега, советников и тарханов. Был, как когда-то, ясноликий и величественный, и, в отличие от того, прежнего, необычно весел и ободренный, возвышенный духом, а также доступный и дружелюбный.
А доступность побудила лангобардов, как и франков, к беседе.
— Поздравляем кагана и его род с блестящей победой.
— А также с заселением на взятой мечом и копьем земле.
— Каган, видимо, встал прочно над Дунаем, — льстили франки, — надеемся, и надолго.
— Как облюбуем землю, которая стала нашей, да так и будем мириться с соседями.
— Соседей не выбирают, достойный, к соседями ищут стезю, ведущую к примирению.
— Да, — присоединился к той беседе и король лангобардов. — Кто находит такую стезю, тот живет в мире и благодати. А земля здесь, каган, такая, что лучшей нечего и желать. Сухое дерево вонзишь весной — и растет. Зачем отправляться куда-то и искать другую?
Торжества начались с величания Баяна родами и турмами аварскими. На выгоне, перед великоханской палаткой и далее, вдоль палаток, выстроились по одну и по другую сторону воины аварские на отборных, сплошь гнедых, с буйными белесыми гривами лошадях, дальше выгона — тоже по одну и по другую сторону — собрался другой аварский люд. Появление кагана, а вместе с ним и наиболее достойных уважения тарханов, советников и гостей было встречено громкой, долго не умолкающей здравицей. Несведущим с речью аварской гостям трудно понять, что именно произносят они, и по тому, что было написано на лицах воинов, как и всех других, по высоко поднятым к небу мечам, по тому, наконец, как относился ко всему, что происходило вокруг, сам каган, нетрудно догадаться: авары отдают дань храбрости и мудрости своего предводителя и отдают во всю ширь благодарных сердец.
Удивляться тому нечего, спорить — тем более. Земля Гепидская — благодатная, это правда. Вон, какая река катит в низовьях волны, вон долины стелятся вокруг и сколько зелени на долинах. Или за такое раздолье и за такую многообещающую благодать не стоит почтить предводителя, который мужеством своим и разумом своим вывел роды в землю обетованную и в Почайну обетованную? Бог мой, это каждому понятно, как то, что сейчас белый и погожий день.
Торжества, как возвеличивание, не исчерпали себя на плацу перед праздничным народом и праздничными турмами, они продолжались и за столом, с той лишь разницей, что здесь не ограничивались словесными величаниями, к пышным словам и к учтивым поклонам добавляли и дары. Король франков повелел своим послам передать кагану Баяну, как знак особой его приверженности и признания величия, победоносный мидийский щит и меч булатный. Когда очередь дошла до короля лангобардов, тот повелел привести из обоза и показать кагану и всем, кто был в застолье, свой подарок — белого, как снег, жеребца, такого сильного и такого скорого и соблазнительного, что на нем только богам подобает ездить.
Все заметили: если первый подарок только порадовал Баяна, то этот, лангобардский, и поразил изрядно. Подошел и любовался жеребцом вблизи, похлопывал по изогнутой дугой шее, играл гривой и опять любовался, и светился довольными глазами, и причмокивал, чувствуя удовлетворение, а то и хвастался вслух: какие есть на свете чудеса и какое удовольствие быть обладателем такого чуда.
Не ударили лицом в грязь и соплеменники. То ли знали, что будут дарить гости, или только догадывались: что подарки будут щедрыми, — выждали, пока уляжется шум и выпьют здравицу в честь королей-соседей, и выставили на видное место в застолье хакан-бега.
— О, повелитель! — зычно и растроганно сказал Ател. — Мужественные сыны племени аваров и воины непобедимых турм, воздавая тебе дань, мудрому предводителю и мужественному воину; готовы были бы положить к ногам твоим всю Ойкумену. Когда-нибудь, может быть, и положат, признавая заслуги твои перед нашими родами. Но сейчас ограничиваются тем, что кладут долины и горы земли, добытой у гепидов. А еще преподносят тебе, наш ясноликий предводитель, цвет поверженного в победоносных сечах племени. — Он хлопнул в ладоши — и младшие из тарханов вывели из соседних палаток и поставили перед Баяном сто юных, способных ослепить своей белизной дев. — Каждый турм, — продолжал при длительном молчании Ател, — прислал тебе со всех пленниц одну, зато лучшую деву гепидскую. Прими этот дар наш, как свидетельство нашей особой благодарности тебе и уважения к тебе. Пусть множится род твой, да будет поистине большим величие его.
