Но он не мог измениться окончательно. Ему нужно было увериться в том, что пути назад уже нет.
И это лето стало особенным для него. Антон знал, что это так. Не мог объяснить, но чувствовал, что именно это лето станет роковым. Последним?.. Да, последним! Из-за того, что, как раньше, уже не будет никогда. Что-то изменится, безвозвратно, кардинально, молниеносно. Или изменится он сам?.. Перевернет свой устоявшийся маленький мирок с ног на голову для того, чтобы выжить?! Чтобы защититься?.. Чтобы не опустить руки и не сдаваться, никогда больше?..
Да, он знал, он чувствовал… Лондон ли изменит его, или сам он изменится, повернув свое восприятие на сто восемьдесят градусов, но той стабильности, монотонности и прежнего спокойствия уже не будет.
И Антона прежнего тоже не будет. Уже после этого лета.
Не потому ли он так стремительно покинул Лондон? Кинул все необходимое в заранее подготовленную дорожную сумку и бросился в аэропорт? Без предупреждения нагрянул домой и, отвечая на обеспокоенные вопросы отца и друзей, лишь улыбался, так же, как и прежде, заставляя себя пережить этот смех еще раз. В последний раз. И за эти мгновения он, казалось, мог продать душу дьяволу.
В Москве, несмотря на присутствие тех, кого он видеть отчаянно не хотел, дышалось легко и свободно. Сердце иначе билось в груди, отголосками старых ран и обид отдаваясь в висках уже с меньшей силой, чем прежде, замирало дыхание, вызывая стремительную щекочущую боль в переносице, когда он, выглядывая из окон машины, втягивал в себя пропитанный парами московский воздух. И картинки перед глазами. Той, былой жизни, когда он еще был счастлив. А сейчас?.. Он ощущал всё это в последний раз. И хотелось плакать, рыдать от чувства все нарастающей безысходности вместе с приближающимся августом.
Боль в груди, казалось, затянувшаяся и превратившаяся в шрам, оказалась зияющей нарывом дырой.
Болело сердце, болела душа… И нельзя было унять эту боль.
Да, его не обязывали, больше не обязывали любить или ненавидеть, и он превратился в равнодушного наблюдателя той жизни, что была вокруг него. Отец, на которого он не мог смотреть без улыбки на лице. Эта девчонка, ее он всегда провожал хлестким взглядом с ожесточением в глазах. Эта посторонняя женщина, новая экономка отца, он даже не запомнил, как ее звали, потому что не считал это нужным. Новому Антону не требовалось запоминать такие детали.
Она, в отличие от Тамары Ивановны, не жила в их доме. Приходила несколько раз в неделю, убиралась, готовила еду и оставалась на ночь лишь в исключительных случаях. Она не стала членом их семьи, как это сделала много лет назад Тамара Ивановна. И не врывалась в их уют, как это сделала девчонка, находящаяся под опекой профессора Вересова. Она просто выполняла свою работу, не претендуя на что-то большее.
По крайней мере, до некоторого времени Антону так и казалось, пока не произошло одно событие.
Однажды, когда молодой человек собирался уходить к друзьям, она остановила его у самых дверей.
— Антон?
Он оглянулся и, удивленно вскинув брови, посмотрел на нее.
Он раньше не обращался внимания на то, как она выглядит, а сейчас ему отчего-то не понравилась и ее не такая уж и выразительная полнота, и сведенные к переносице темные брови, и цепкий холодный взгляд, и даже то, как она скрестила руки на животе, поглаживая большим пальцем запястья, ему не понравилось.
Внутренне вздрогнув, парень уставился на нее, пожалев, что ни отца, ни его подопечной нет дома.
— Знаете, Антон, — громко начала она, приподнимая подбородок, — это, возможно, не мое дело, но я считаю своим долгом предупредить вас.
— О чем вы? — нахмурившись, уставился он на нее. — Что-то с отцом?
Женщина замялась. А Антон стиснул зубы.
— Можно и так сказать, — выдавила она из себя, не глядя на молодого человека. — Всё дело в этой девочке. Даше, — как-то презрительно добавила она, фыркнув.
Сердце пропустило удар, огненной волной метнувшись вниз электрическим разрядом.
— А что с ней не так? — он и сам не заметил, как скрестил руки на руки, словно бы защищаясь.
— Понимаете, — начала женщина. Он благополучно забыл ее имя, не желая запоминать его. — Она оказывает на Олега Витальевича очень большое влияние. Что бы она не попросила, он сразу выполняет, что бы не сказала, он всему верит. Он носится с ней, как с родной дочерью, хотя она ему никто! — возмущенно воскликнула домработница, всплеснув руками. — Разве это нормально?! Вы должны меня понять, Антон, ведь вы его родной сын, а эта… девчонка, она вьет из него веревки! — она гордо вздернула вверх голову. — Кто она, откуда появилась, кто ее родители, есть ли гарантия, что она не больна?
— Отец позаботился о полном медицинском осмотре, — сухими губами пробормотал Антон, не глядя на женщину. — Она полностью здорова.
— А генетика? — тут же нашлась Маргарита Львовна (вот, оказывается, как ее зовут!), яростно атакуя Антона доводами и аргументами. — Кто может дать гарантии, когда дело касается наследственности? — она пронзила его твердым взглядом ледяных глаз. — Ведь неизвестно, что она притащила с собой «в рукаве» из своего Калининграда. А вдруг в ее роду было какое-то наследственное заболевание или генетическое отклонение? Существует вероятность того, что оно вот-вот да и проявится в ней! — гневно выдала она. — А ведь ее родители вполне могли оказаться алкоголиками! Или, того хуже, наркоманами! — округлившимися от ужаса глазами приводила она довод за доводом. — Ведь «яблонько от яблоньки»… вы меня понимаете. А вдруг рано или поздно она пойдет по родительским стопам!? — возмущенно выдохнула она, поджав губы.
Антон сжал руки в кулаки, мрачнее с каждой секундой все сильнее.
— Я не понимаю, — выдавил он сквозь зубы, бросив на нее острый взгляд, — что вы хотите мне сказать?
Женщина, казалось, была обескуражена. Сглотнув, она нервно погладила ладони, расправила фартук.
— Я всего лишь волнуюсь, — пробормотала она, — беспокоюсь за Олега Витальевича, — подняла на Антона быстрый взгляд и презрительно продолжила: — Ведь эта девочка, эта… Даша, кто знает, что она может выкинуть в следующий момент? Кто может дать гарантии, что она нормальная, как все остальные дети ее возраста!? Ведь она пришла с улицы! Кто знает, что кроется в ее уме? Сейчас она тихая и спокойная, но что она может выкинуть завтра!? — она всплеснула трясущимися руками и выплюнула: — Она ведь даже со своими одноклассниками толком не общается! Нашла себе какую-то подружку, себе подстать, наверное!..
Антон скрестил руки на груди. Разговор стал отчаянно раздражать. Отчего-то все его существо яростно противилось нападкам этой женщины на подопечную отца. И должен бы он ту презирать и ненавидеть, это было бы правильным и вполне логичным, но в этот момент, ему хотелось защитить ее от этой женщины.
