Я последовал за ними и снял перед ней свою новую шляпу, стараясь проделать это как можно изящнее.
— Сударыня, — сказал я, — справедливости ради я должен вам объяснить, что не понимаю по-гэльски. Не отрицаю, я прислушивался, но это потому, что у меня есть друзья в горной Шотландии и слышать этот язык мне приятно, но что касается ваших личных дел, то, говори вы по-гречески, я понял бы столько же.
Она с надменным видом слегка присела.
— Что же тут дурного? — произнесла она с милым акцентом, похожим на английский (но гораздо приятнее). — Даже кошка может смотреть на короля.
— У меня и в мыслях не было вас обидеть, — сказал я, — Я не приучен к городскому обхождению; до нынешнего дня я еще никогда не входил в ворота Эдинбурга. Считайте меня деревенщиной, — так оно и есть, и лучше уж я предупрежу вас сразу, не дожидаясь, пока вы сами в этом убедитесь.
— Да, правда, здесь не принято заговаривать с незнакомыми на улице, — ответила она. — Но если вы из деревни, тогда это простительно. Я ведь тоже выросла в деревне, я, как видите, из горного края и очень тоскую по родным местам.
— Еще и недели нет, как я перешел границу, — сказал я. — Меньше недели назад я был на склонах Бэлкиддера.
— Бэлкиддера? — воскликнула она. — Неужели вы были в Бэлкиддере? От одного этого звука у меня радуется сердце. Быть может, вы пробыли там долго и встречались с кем-нибудь из наших друзей или родичей?
— Я жил у честнейшего, доброго человека по имени Дункан Ду Макларен, — ответил я.
— О, я знаю Дункана, и вы совершенно правы! — воскликнула она. — Он честный человек, и жена его — тоже честная женщина.
— Да, — подтвердил я, — они очень славные люди, а местность там прекрасная.
— Лучше не найти на всем свете! — воскликнула она. — Я люблю каждый запах тех мест и каждую травинку на той земле.
Я был бесконечно тронут воодушевлением девушки.
— Жаль, что я не привез вам оттуда веточки вереска, — сказал я. — И хотя я поступил нехорошо, заговорив с вами на улице, но раз уж у нас нашлись общие знакомые, окажите мне милость н не забывайте меня. Зовут меня Дэвидом Бэлфуром. Сегодня у меня счастливый день — я стал владельцем поместья, а совсем еще недавно находился в смертельной опасности. Прошу вас, запомните мое имя в память о Бэлкиддере, а я запомню ваше в память о моем счастливом дне.
— Мое имя нельзя назвать вслух, — очень надменно ответила она. — Уже больше ста лет никто его не произносит, разве только нечаянно. У меня нет имени, как у мирного народца — эльфов. Я ношу имя Катрионы Драммонд.
Теперь-то я понял, кто передо мной. Во всей обширной Шотландии не было другого запрещенного имени, кроме имени Макгрегоров. Однако мне и в голову не пришло спасаться от этого опасного знакомства, и я нырнул в пучину еще глубже.
— Мне случилось встретиться с человеком, который находится в таком же положении, — сказал я, и думается мне, он один из ваших друзей. Зовут его Робин Ойг.
— Не может быть! — воскликнула девушка. — Вы видели Роба?
— Я провел с ним под одной кровлей целую ночь.
— Он ночная птица, — сказала девушка.
— Там были волынки, — добавил я, — и вы можете легко догадаться, что время пролетело незаметно.
— Мне кажется, что вы нам, во всяком случае, не враг, — сказала она. — Тот, кого только что провели здесь красные мундиры, — его брат и мой отец.
— Неужели? — воскликнул я. — Стало быть, вы дочь Джемса Мэра?
— Да, и притом единственная дочь, — ответила девушка, — дочь узника; а я почти забыла об этом и целый час болтаю с незнакомцем!
Тут к ней обратился один из слуг и на языке, который ему казался английским, спросил, как же все-таки «ей»› (он имел в виду себя) раздобыть «хоть шепотку нюхального дабаку». Я пригляделся к нему: это был рыжий, кривоногий малый небольшого роста, с огромной головой, которого мне, к несчастью, пришлось потом узнать поближе.
— Не будет сегодня табаку, Нийл, — возразила девушка. — Как ты достанешь «шепотку» без денег? Пусть это послужит тебе уроком, в другой раз не будешь разиней; я уверена, что Джемс Мор будет не очень доволен Нийлом.
— Мисс Драммонд, — вмешался я, — сегодня, как я сказал, у меня счастливый день. Вон там рассыльный из банка, у него мои деньги. Вспомните, я ведь пользовался гостеприимством Бэлкиддера, вашей родины.
— Но ведь не мои родственники оказывали вам гостеприимство, — возразила она.
— Ну и что же, — ответил я, — зато я в долгу у вашего дядюшки за пение его волынки. А кроме того, я предложил себя вам в друзья, а вы были столь рассеянны, что не отказались вовремя.
— Будь это большая сумма, — сказала девушка, — это, вероятно, сделало бы вам честь, Но я объясню вам, что произошло. Джемс Мор сидит в тюрьме, закованный в кандалы, но в последнее время его каждый день водят сюда, к Генеральному прокурору…
— К прокурору? — воскликнул я. — Значит, это…
— Это дом Генерального прокурора Гранта из Престонгрэнджа, — сказала она. — Сюда то и дело приводят моего отца, а с какой целью, я совсем не знаю, но мне кажется, что для него забрезжила надежда. Они не разрешают мне видеть его, а ему — писать мне; вот мы и ждем здесь, на Кингз-стрит, когда его проведут мимо, и стараемся сунуть ему то немножко нюхательного табаку, то еще что-нибудь. И вот этот злосчастный Нийл, сын Дункана, потерял мой четырехпенсовик, отложенный на покупку табака, н теперь Джемс Мор уйдет ни с чем и будет думать, что дочь о нем позабыла.
Я вынул из кармана шестипенсовик, дал его Нийлу и велел сбегать за табаком.
— Эта монетка пришла со мной из Бэлкиддера, — сказал я девушке.
— А! — отозвалась она. — Вы друг Грегоров.
— Не стану вас обманывать, — сказал я. — О Грегорах я знаю очень мало, и еще меньше — о Джемсе Море и о его деяниях, но за то время, что я стою на этой улице, я узнал кое-что о вас; и если вы скажете «друг мисс Катрионы», я постараюсь, чтобы вы об этом не пожалели.
— Я и остальные — неразделимы, — сказала Катриона.
— Я постараюсь стать другом и для них.
— Но брать деньги от незнакомого человека! — воскликнула она. — Что вы обо мне подумаете?
— Ничего не подумаю, кроме того, что вы хорошая дочь, — сказал я.
— Я, разумеется, верну вам долг. Где вы остановились?
— По правде говоря, еще нигде, я всего три часа в этом городе, — ответил я. — Но скажите, где живете вы, и я осмелюсь сам явиться за своими шестью пенсами.
