«Театр», Олег Николаевич, рассказывая о формировании мхатовской труппы, написал: «И, естественно, с радостью принял предложение Олега Борисова, который захотел работать в МХАТе…»
Борисова во МХАТе, появление в котором он называл не «переходом», а «возвращением», приняли, надо сказать, весьма тепло. «Он мне по-человечески очень нравится, — говорил, к примеру, Евгений Евстигнеев. — Как-то он органично вошел в нашу труппу. Как будто все время и был здесь».
Борисов был уверен, и уверенность эта им двигала, что Ефремов был одержим грандиозным планом: собрать вместе мхатовских питомцев, прошедших закалку в других труппах, и на новом этапе возродить традиции этой школы. Борисову хотелось работать в ансамбле, где все говорят на одном языке. «Я, — говорил он, — служил в прекрасных театрах, рядом с великолепными мастерами, но… представлявшими разные школы. Более или менее успешно мы пытались выработать единый язык, но я всегда мечтал об ансамбле. О таком, как послевоенный МХАТ. Спектакли, на которых мы учились, стали классикой. И помню каждый, будто видел вчера».
Олег Борисов всю жизнь мечтал о том, чтобы приехать во МХАТ и поработать в этом знаменитом театре. Мечтал о том, чтобы попасть в такой коллектив, в такой состав труппы единомышленников, которые понимали бы друг друга с полуслова, которые были бы одной театральной школы, были бы подготовлены профессионально, примерно были бы равны, один дух… «То, — говорил Олег Иванович, — чему нас учили, когда мы заканчивали школу-студию МХАТ. Любовь к дому, где ты воспитывался, каких актеров ты видел, с кем ты общался, кто тебе подписывал диплом, а подписывала мне диплом Ольга Леонардовна Книппер-Чехова в 1951 году. Мы бегали на репетиции Художественного театра, смотрели… Этот дух остался. Я застал практически всех великих актеров».
Но Ефремову, пришедшему во МХАТ без серьезной программы действий, так и не удалось создать в театре ансамбль, который мог бы считаться, как в свое время труппа у Товстоногова, «сборной Советского Союза». Внешне притягательный, мощный руководитель, организатор, человек талантливый и как артист, и как режиссер, Ефремов, несмотря на сильную энергетику, — весьма увлекающийся, поверхностный, неглубокий.
Борисов появился во МХАТе не в самый лучший для этого театра период. В Камергерском уже наблюдался если не упадок, то, по меньшей мере, театральный застой. И появился он, конечно, как глоток свежего воздуха — энергичный, полный творческих планов, в надежде на новые роли. Борисов не мог быть командой. Он сам по себе — команда.
Когда в 1984 году власти задумали было поприжать Ефремова, главным режиссером его оставить, но над ним поставить художественным руководителем Андрея Гончарова, Олег Николаевич обратился за помощью («Впервые в жизни», — говорит Анатолий Смелянский) к артистам. И артисты — Олег Борисов, Татьяна Доронина, Александр Калягин, Евгений Евстигнеев, Иннокентий Смоктуновский — отправились к министру культуры Демичеву отстаивать своего главного режиссера.
Не стоит, кроме того, забывать о том периоде, когда Олег Борисов пришел во МХАТ. А период этот был драматический — театр распиливали на две части.
Борисов о намечавшемся разделе узнал в начале сентября 1986 года — Ефремов, о реформах обычно говоривший общими словами, в те дни собрал администрацию театра, поделился с ней конкретными планами, и об этом стало известно — театр же! — всем.
Потом стали проходить ставшие, благодаря «утечке» в прессу, знаменитыми собрания, худсоветы. Министр культуры приезжал каждый день. Рассказывают, что генеральный план реорганизации МХАТа был составлен драматургом Михаилом Шатровым, автором пьес о Ленине и революции, считавшим, что у него «ленинский тип мышления». Столкновения сторон были яростными. По ночам собиралась сначала одна группа, потом другая… Внутри театра разгоралась настоящая гражданская война. «Начал ее, конечно, Ефремов, задумав разделить театр, — говорит Леонид Хейфец. — Он считал, что оптимально коллектив Московского художественного театра должен состоять из семидесяти пяти человек. Именно такую численность труппы в одном из писем определил Немирович-Данченко. К 1987 году же труппа была в два раза больше и находилась не в лучшем состоянии. Ефремов видел спасение в разделе. Но, конечно, немалое количество людей очень тяжело, трагически пережило этот разрыв Художественного театра. А многие его и не пережили…»
Арифметика между тем была — проще цифры не сыскать. Когда Ефремов в 1970 году пришел во МХАТ, в труппе было 148 человек (работали на двух сценах). За 16 лет пребывания Олега Николаевича в театре им было принято 102 артиста (ушли за это время 100 человек). На момент раскола — по состоянию на январь 1987 года — в труппе МХАТа было 150 человек, всего на два больше, чем в дни появления Ефремова в театре (и — три сцены: играй — не хочу). В результате раскола 85 артистов во главе с Олегом Николаевичем переехали в Художественный проезд, а 77 — под руководством Татьяны Васильевны Дорониной остались на Тверском бульваре.
На одном из многочисленных собраний поднялась такая буча, что встал Олег Табаков и сказал: «Вот что, коллеги. Тех, кто поддерживает Олега Николаевича Ефремова, я попрошу выйти в другую комнату». Табаков вышел. Вслед за ним отправились человек сорок. Когда Татьяна Доронина, которой было предложено остаться в «группе Ефремова», поинтересовалась у Олега Николаевича: «А куда пойдут работать те, которых ты не взял к себе?», он ответил: «Да хоть в клуб „Каучук“». После этого Доронина приняла решение возглавить группу «отставников».
«Доронинцы» отправили в Министерство культуры письмо, обвинив Ефремова во всех смертных грехах. Коллективное послание стало, можно сказать, последней каплей, окончательно развалившей театр на две части. Ефремов — это было в последний раз — собрал 24 марта 1987 года всю труппу театра и, в частности, сказал: «Документ, который был послан от имени МХАТа и который некоторые из вас подписали задним числом, окончательно убедил меня в том, что внутреннее размежевание труппы стало реальным фактом… Никто не может заставить меня заниматься совместным творчеством с людьми, которым по понятиям старого Художественного театра нельзя было бы и подать руки. Заявляю со всей определенностью: никакой единой труппы у нас нет и быть не может, как не может быть и общего художественного руководства… Затягивать решение конфликта дальше нельзя. Театр находится у той черты, у того порога, за которым нельзя уже будет скоро играть совместные спектакли. В дело пошли доносы, исчезли остатки интеллигентности, даже элементарной порядочности. Поэтому прошу сегодня труппу проголосовать за мое предложение о создании двух сцен внутри объединения „Художественный театр“».
Когда Товстоногов пришел в начале 1956 года из ленинградского Театра им. Ленинского комсомола в БДТ, он не стал заниматься разделом. Получив от партийных властей карт-бланш, он уволил большую группу актеров — больше тридцати человек, сообщив на общем собрании труппы о том, что он несъедобен. «Может быть, — говорил Кирилл Лавров, — были какие-то ошибки и кто-то был уволен не совсем справедливо». Но
