В один из холодных апрельских дней, после обеда, Веденеевна катала на столе белье. Работа спорилась, но вот Веденеевна вытащила из бельевой корзинки синюю рубашку-косоворотку.
Оськина рубашка!
Вдруг, отяжелев, она опустилась на табуретку и заплакала. Так сидела она, задумавшись, не вытирая слез и не слыша, как в комнату вошла Варя, в жакетке и в белом вязаном платке.
— Здравствуйте, тетя Веденеевна, — сказала она, снимая с головы платок.
Веденеевна не ответила. Варя подошла и заглянула ей в лицо.
— Опять плачете?!
— Оськина рубашка, вот!.. — Веденеевна, не договорив, махнула рукой.
Варя разделась и повесила жакетку на гвоздь.
— Давайте-ка я белье покатаю.
— А я что буду делать?
— Прилягте отдохнуть.
— В могиле наотдыхаюсь.
Ласково, но настойчиво, Варя отстранила ее и принялась за работу. Веденеевна встала рядом и начала расправлять белье. Так работали они молча, ловко и быстро.
— Я ведь тебя, Варя, в мыслях невесткой считала, — сказала, помолчав, Веденеевна. — Бывало гляжу на вас и думаю: поженятся — и буду я, старуха, внуков растить… А вышло… — она горестно развела руками.
— Смерть вышла. Только не убить всех нас, не убить! — почти крикнула Варя.
— Тише ты, Варя! Поплачь лучше, — не совсем понимая, в чем дело, но пугаясь прорвавшейся Вариной тоски, зашептала Веденеевна.
— Не могу, — Варя круто отвернулась. — Не могу!
За окном уже начинало темнеть. Печально и глухо доносился колокольный звон, — в соборе звонили к вечерне.
— Лампу пора зажигать, — сказала Веденеевна и, чиркнув спичку, зажгла над столом висячую лампу.
Варя задернула ситцевую розовую занавеску на одном из окон. В другом окошке раздался стук. Прислонив лицо к стеклу, Варя пыталась разглядеть, кто стучит.
— Сергей это! Бывало Оська с работы идет — и тоже стук в окошко. Убирай, Варя, белье.
Веденеевна открыла дверь, ведущую в кухню, и не успела выйти в сени, как за дверью раздался грохот и голос Сергея.
— Ну, натворил я дел! — сказал Сергей, входя в кухню. — Дрова рассыпал.
— Сейчас подберем. Сам-то не зашибся?
— Целехонек, — засмеялся Сергей. — Можно лампу?!
— Возьми. Да давай я уберу.
— Я сам, — и Сергей стал ловко выкидывать дрова из сеней в кухню.
Веденеевна начала складывать дрова у печки.
— Все до единого подобрал! — сказал Сергей, появляясь в дверях с охапкой дров. — А эти, сухие, на растопку пригодятся.
Взяв из-под печки колун, он ловко расколол поленья и стал срывать с них кору.
— Экий я нескладный, всю поленницу развалил!.. А, Варя, здравствуй! Я тебя и не заметил. Ты давно пришла? — поздоровался Сергей и прошел в комнату.
Веденеевна взяла самовар и вышла, притворив за собой дверь.
— Слушай, Сергей, — косясь в сторону кухни, взволнованно зашептала Варя, — нынче ночью у наборщика Сизова обыск был…
— Я знаю об этом.
— И к Илье, видно, нагрянут… Знамя у меня.
— Где ты его спрятала?
— На чердаке под стропилами.
— Надежно там?
— Ни при каком обыске не найдут.
— А, может быть, лучше у меня.
— Что ты! Из тюрьмы не успел выйти, — за тобой следят, а на меня никогда не подумают.
— Чего, Варя, не подумают? — спросила Веденеевна, появляясь на пороге.
— Да у нас на фабрике форточку сделать; дышать нечем… — не растерявшись, ответила Варя, переглянувшись с Сергеем.
— Разве они о простом народе заботу имеют? — усмехнулась Веденеевна. — Батюшки, в сенях кто-то топчется. Пойти взглянуть.
— Кто там? — распахнув дверь и чиркнув спичкой, крикнула Веденеевна.
— Это я, Аксинья Веденеевна, здравствуйте! Сергея у вас нет?
В комнату вошел худощавый высокий блондин в пенсне, в студенческой шинели, запорошенной снегом.
— Здесь, здесь, Федор Петрович. Снимайте шинельку. Сейчас самовар закипит.
И пока Федор Петрович с медлительной аккуратностью снимал с себя шинель, стряхивая снег с барашкового воротника, между Сергеем и Варей шел тот торопливый разговор, который необходимо было закончить до появления нового гостя.
— Федор Петрович говорит, что оружие нужно перепрятать…
— К чему? — поморщился Сергей. — Оно спрятано в надежном месте.
— О явочной квартире всё беспокоится.
— Квартира не раскрыта, — с легким раздражением на излишнюю мнительность студента сказал Сергей.
— Как начались эти повальные аресты, так он совсем голову потерял. — Варя хотела было еще что-то сказать, но вошел Федор Петрович и, потирая руки, стал здороваться с Сергеем и Варей.
— Батюшки, я ведь ставни забыла закрыть! — заохала Веденеевна. — Порежь-ка, Варюша, хлеб, пока я во двор выйду.
Накинув на голову шаль, Веденеевна вышла.
— Ты знаешь, Сергей, что нынче ночью еще одного арес…
Но Сергей не дал договорить студенту:
— Да, знаю.
— Не кажется ли тебе, Сергей, что мы восемнадцатого января сделали большую ошибку, что выступили с оружием в руках?
— А что, по-твоему, мы должны были позволить полицейским расстреливать демонстрацию?
— Не очень-то мы напугали полицию нашими двенадцатью «бульдожками», — усмехнулся Федор, вытащив портсигар и закурив.
— Значит, надо, чтобы в дальнейшем оружия было больше. После восемнадцатого января полиция прекрасно поняла, что у нас есть организованная сила, с которой приходится считаться. Нам необходимо вооружаться, — резко сказал Сергей.
— А митинги, демонстрации, ты на этом ставишь крест? — не желая сдаваться, попробовал возражать Федор.
Варя, стоя у окна, заплетала растрепавшуюся косу и, не сводя глаз с Федора, пыталась вспомнить, кого напоминает ей его красивый, с тонко очерченными ноздрями, словно принюхивающийся, профиль… Но так и не вспомнила.
— Митингами одними ничего не добьешься, но отказываться от них никто не думает, — попрежнему резко продолжал торопясь Сергей, потому что с минуты на минуту должна была вернуться Веденеевна. — Я считаю, что нам необходимо устроить митинг на могиле Осипа. На могилу нужно возложить мраморную плиту и на ней высечь: «Здесь лежит рабочий, наборщик 18-ти лет, Иосиф Егорович Кононов, убитый 18 января 1905 года». На могилу его будут приходить рабочие.
— Такой шум на реке, — верно, лед ломает, — сказала Веденеевна, сбрасывая с себя шаль. — Давайте чай пить.
— Что ж, это хорошо. Скоро, значит, ледоход будет, — многозначительно переглянувшись с Варей, сказал Сергей. — Самовар нести?
— Неси!
В ЖАНДАРМСКОМ УПРАВЛЕНИИПисарь жандармского управления Матвеев сидел за столом и торопливо разбирал бумаги, нет, нет, да поглядывая с беспокойством на круглые стенные часы. С минуты на минуту должен был явиться начальник губернского жандармского управления, полковник Романов.
— Словно сквозь землю провалилась, — удивлялся Матвеев, разыскивая среди бумаг и разных циркуляров нужную ему выписку. — Телеграмма на имя министра внутренних дел. Переписка по 1-му арестному отделению… — пробегая глазами бумажки, читал писарь, — о заключении под стражу. Не то!
От волнения он даже вспотел, и длинное лошадиное лицо его выражало недоумение и тревогу.
— Наконец-то! — облегченно вздохнул Матвеев, раскрыв папку с выведенной на ней каллиграфической надписью: «Дело номер 1066». — Она самая, — и Матвеев перечитал еще раз хорошо известную ему выписку на имя начальника губернского жандармского управления о том, что мещанин Костриков Сергей Миронович участвовал в сходке 2 февраля сего года, от показаний по настоящему делу отказался и что при обыске у него найдено много нелегальной литературы, которую Костриков и распространял.
— Так!.. Ясно… распространял! — бормотал писарь.
Прочитав и отложив в сторону выписку, Матвеев стал приводить в порядок бумаги, разбросанные по столу. В полуоткрытую дверь из коридора доносился приглушенный смех и голоса солдат, пришедших на смену караула. Неожиданно всё смолкло и за дверью раздался звон офицерских шпор. Вскочив из-за стола, Матвеев вытянулся и замер. В канцелярию, разговаривая на ходу, вошли двое: начальник жандармского управления полковник Романов и рядом с ним его брат — высокий франтоватый подпоручик в летнем, отлично сшитом офицерском кителе.
Подпоручик только что вернулся из Петербурга, куда он ездил с новым томским губернатором, бароном Нольде, в качестве его личного адъютанта.
— Обедали только у Кюба, — захлебываясь от восторга, хвастал подпоручик. — Несколько раз с их превосходительством были на скачках. Если бы ты видел, Жорж, какие лошади в Петербурге! — Прищелкнул пальцами адъютант. — Богини! Особенно рекордистка Жанетта.
— Да, это тебе не Томск, а столица российский империи — Санкт-Петербург, — не без зависти протянул полковник, входя с братом в свой кабинет.
