Товарищи! Но и здесь он не один. Нужно узнать, кто его соседи по камере; ведь это политический корпус, — значит, за стеной могут оказаться его друзья-единомышленники.
Перестукиваться Сергей умел. Он прислушался; за дверью было тихо. В «глазок» за ним никто не наблюдал.
Но постучать Сергею не удалось. Неожиданно за стеной, справа, раздалось громкое всхлипывание и протяжный, мучительный стон. Сергей насторожился.
Стоны и плач стали громче, — человек за стеной рыдал. Сергей знал, что жандармы при допросах избивают политических, когда те отказываются давать показания. Видно, и с этим товарищем случилось такое. Избитого, измученного привезли его с допроса и бросили в камеру.
— Пощадите! Простите меня! Я жить хочу! — закричал вдруг отчаянно и хрипло заключенный.
Сергей оторопел. Кто же это так кричит в политическом корпусе? Не подсадили ли ему провокатора, который устраивает эту инсценировку?
Сергей подошел к стене и постучал:
— Что случилось? Кто вы? За что посажены?
Вместо ответа за стеной раздался вопль.
— Пощадите меня, простите!
Сергей постучал громче, думая, что сосед его не расслышал, но и на этот раз, кроме отчаянно исступленных криков, ничего не последовало.
Кто же он? Почему не отвечает?.. Не хочет… или не умеет перестукиваться? Не знает ли что-нибудь о нем сосед слева? И Сергей постучал к соседу.
— Это очень молодой парень, — выстукивал тот в ответ. — Кажется, железнодорожник, приговорен к повешению; об остальном договоритесь сами. В Петербург послано ходатайство о помиловании. Ответ еще не получен.
О себе сосед сообщил, что он сельский учитель и приговорен к трем годам крепости за распространение и хранение нелегальной литературы.
Сергей задумался, стоя у стены.
«Да, поговорить с парнем необходимо. Нельзя, чтобы человек так вел себя. Нельзя, чтобы он унижался перед жандармами, просил у них пощады. Видно, он попал в тюрьму впервые и растерялся. Нужно поддержать его. Но весь вопрос в том, как поговорить, когда заключенный не умеет перестукиваться. Как?»
И Сергей зашагал по камере взад и вперед, то медленно, словно после тяжелой болезни, то взволнованно, почти бегая.
Не попробовать ли крикнуть?. Пожалуй, не услышит, да и в тюрьме не позволяют кричать. Передать записку? Но с кем и как, да и где возьмешь бумагу с карандашом?… А что если провернуть в соединении между кирпичами сквозную дырку, хотя бы самую крохотную? Тогда можно было бы шепотом переговариваться с соседом. Осуществимо ли это?
Сергей внимательно осмотрел стену. Она была сложена, и видимо, недавно. Кирпичи соединены были между собой обыкновенной глиной.
Попытаться продолбить эту глину! Только надо поторапливаться, — каждый день приговор могут привести в исполнение.
И, словно в ответ на его мысли, за стеной раздалось невнятное бормотание и выкрики:
— Не надо! Не хочу!.. Пощадите!..
На улице уже стало светать. Через маленькое решетчатое окошко в камеру пробивался предутренний зимний свет. Огонек в жестяной лампочке мигал и почти гас. В камере запахло керосином. Сергей погасил лампочку. За окном становилось всё светлее и светлее. Начинался день, но Сергей не был ему рад: он был готов хоть сейчас ковырять стенку. Но днем тщательно следили стражники, и приходилось ждать вечера и даже ночи.
И когда настала ночь, Сергей поспешно и осторожно начал отковыривать ногтями глину между кирпичами, расположенными как раз на уровне его подушки.
«Так даже будет удобнее и безопаснее переговариваться», — подумал Сергей.
Но до разговоров было еще далеко. Работа шла так медленно! Ковырять глину ногтями было больно и неудобно.
«Нет, надо придумать что-нибудь другое, — пустыми руками ничего не добьешься».
Сергей вытер выступившую из-под сломанного ногтя кровь.
В шесть часов утра явился стражник убирать камеру. Сергей взглянул на метлу, торчавшую у него подмышкой, и усмехнулся про себя: «Вот он, выход!»
— Хорошо ли спалось, господин студент, на новом месте? — спросил стражник.
— Я не студент. А спалось отлично, — ответил Сергей.
— Ну вот, а все жалуются, что в тюрьме плохо.
Он взял «парашу» и, что-то бормоча себе под нос, вышел из камеры.
Сергей только этого и ждал; когда захлопнулась дверь и стихли шаги стражника, метла очутилась у Сергея в руках. Он сильным рывком выдернул из нее три толстых прута и спрятал их под тужуркой.
Вскоре явился стражник, поставил «парашу» на место и, ничего не подозревая, начал подметать камеру.
В этот вечер дело пошло быстрее, — работать прутом было удобнее.
С тихим шуршанием сыпалась по стене глина и падала на кровать, Сергей подбирал ее и прятал в карман.
Что же делал в это время смертник?
Два дня и две ночи за стеной не смолкали крики и стоны; осужденный ждал, что за ним придут с минуты на минуту. Он то вскакивал с постели и метался по камере, то забивался в углы, словно это могло его спасти. Но на третью ночь его болезненно обостренный слух уловил за стеной странный шорох.
Он приложил ухо к стене. Кто-то настойчиво и упорно царапался в его стену.
И в следующие ночи, после вечерней поверки, за стеной опять слышался шорох, который не смолкал до самого рассвета.
— Может быть, мне хотят устроить побег? Нет! Это невозможно!!. А вдруг?!
И, позабыв о том, что каждую минуту может войти стражник, он с исступлением и яростью начал царапать каменную стену. Скоро он обломал все ногти и, выбившись из сил, охваченный тупым отчаянием, повалился на койку и заснул. Заснул впервые за эти дни.
Осужденный проснулся на рассвете, оглянулся вокруг и вздрогнул, — из стены, как раз над его подушкой, торчал тонкий черный прутик. Может быть, ему померещилось? Но нет, прут шевелился. Кто-то проталкивал его из соседней камеры.
Осужденный дернул прут к себе и припал ухом к крохотной дырочке в стене. Он услышал шопот:
— Как ты сюда попал? Кто ты?
— Меня зовут Алексей. Я железнодорожник со станции Тайга.
Прижавшись губами к стене, задыхаясь от волнения, Алексей шопотом рассказал о том, как два месяца назад к ним на станцию приехала карательная экспедиция и стала пороть рабочих. Он стоял в толпе и смотрел, как расправляются с железнодорожниками. Когда очередь дошла до его дружка — кочегара Володьки, — Алексей не выдержал, бросился на жандармского офицера, наблюдавшего за поркой, и ударил его по лицу.
— Не так надо было действовать, Алексей! Не так! — вырвалось у Сергея.
— Так или не так, а вздернут меня за жандарма. Вздернут! И статью подобрали, чтоб обязательно повесить: за открытое противодействие военным властям… А ведь мне только… — он, не договорив, всхлипнул.
Сергей понял, что прежде всего Алексея нужно отвлечь от этих проклятых мыслей о смерти. Нужно сделать так, чтобы он перестал об этом думать.
— В тебе заговорило человеческое достоинство, возмутилась твоя гордость, когда ты ударил жандарма. А почему же ты теперь плачешь и умоляешь о пощаде жандармов?
— Умирать страшно. Повесят ведь, а мне только восемнадцать лет!
— Перестань! И не стыдно тебе? Рабочий парень, а ведешь себя, как трус.
Алексей молчал.
— Слушай, — снова заговорил Сергей, — не плачь, не надо. Где ты работал?
— В паровозном депо.
— Я на вашей станции бывал. У меня среди железнодорожников знакомые есть, — сказал Сергей и стал расспрашивать Алексея, строгое ли у них начальство, работает ли сейчас на станции помощник машиниста Гаврилов. А под конец задал вопрос, который особенно удивил Алексея: Сергей спросил, есть ли у них речка и любит ли Алексей купаться.
Вначале Алексей отвечал нехотя и безразлично, но потом понемногу разговорился. Этого только и хотелось Сергею, — отвлечь его от мрачных мыслей.
И этот разговор не пропал даром.
На следующую ночь Алексей первый постучал в стену.
— Не спишь, сосед? Ты уж прости. Как тебя звать-то? Я вчера не спросил.
Сергей ответил. И беседа продолжалась.
Они лежали, скорчившись на своих койках, прильнув лицами к отверстию в стене и натянув поверх голов одеяла. Они условились разговаривать по ночам, а днем отсыпаться.
— Теперь я вроде как и не один, — сказал на третью ночь Алексей. — А жаль, что мы с тобой раньше не познакомились. Я ведь тут с пятнадцатого февраля, а сегодня уже третье марта. Весна на носу.
И верно, приближение весны чувствовалось и тут, за стенами крепости. В камеры третьего этажа, выходившие на юг, по утрам заглядывало солнце; снег, лежавший пластами на подоконниках, потемнел. Он таял и с шорохом падал вниз. Маленький кусочек неба, что виднелся в тюремное окно, с каждым днем становился всё прозрачнее, голубее. Пушистые облака, проплывавшие в вышине, были по-весеннему легки и воздушны.
