Стивен, однако, не докладывал мистеру Аллену - вовсе нет, а, скорее, комментировал неудачные результаты разобщенности ведомств на примере своей недавней экспедиции.
- Лучшего примера и пожелать трудно, - сказал он, - потому что тут у нас темное болото со сложными, запутанными тропинками - подходящая местность для такого рода войны - и на этих трудных и неясных тропках есть две группы людей, столкнувшихся друг с другом темной ночью, обе направляются на одно и то же рандеву, обе движимы почти одними и теми же мотивами, но не знают о существовании другой - врезаются друг в друга - взаимный ужас, глупый страх, бегство - и полное расстройство, по крайней мере, одного тщательно разработанного плана, не говоря уже о подозрениях в беспечности, если и не о прямой измене, что делает возобновление контактов практически невозможным.
- Грэхэм, должно быть, большой дурак, - заметил Аллен, - опасный дурак, потому как дурак с инициативой.
- Полагаю, я выразился неточно, - сказал Стивен, - я говорю не об отдельной личности, только в отношении системы, что все еще позволяла одному правительственному департаменту создать самостоятельную разведслужбу, работая независимо от других, а иногда, в своем невежестве, даже прямо против них.
Нет, нет, у профессора Грэхэма есть свои достоинства. Это тот самый джентльмен, что несет ответственность за капитуляцию Коломбо, в свое время наделавшей столько шума.
Аллен был новичком в разведке в узком смысле этого слова и выглядел на удивление малознающим для такого умного человека: его губы беззвучно дважды произнесли "Коломбо", и Стивен произнес:
- Позвольте мне освежить вашу память. Когда Бонапарт захватил Голландию, мы захватили или попытались захватить, голландские владения за рубежом, в том числе, конечно, те, что на Цейлоне.
Укрепления Коломбо, ключ ко всей позиции, угрожали доставить непреодолимые трудности, особенно, поскольку гарнизоном стояли швейцарцы, а, как в мире хорошо известно, швейцарцев, если им должным образом платят, тяжело как выбить с позиции, так и подкупить, уговорить или запугать. Кроме того, гарнизоном командовал швейцарский офицер Эркюль де Меро - выдающийся военный гений.
Но он также оказался знакомым мистера Грэхэма, близким знакомым, как я понимаю, даже другом.
Грэхэм приплывает в Коломбо, замаскировавшись под турка, при помощи тайного сообщения входит в контакт с Меро (элегантный ход - в голландском сыре) - говорит с ним - убеждает его - швейцарцы уходят, англичане заходят, а Бонапарт лишается ресурсов Цейлона. Чем урезонивал Грэхэм - не знаю, но внутренне убежден, что это не деньги.
- Должно быть, красноречивый джентльмен.
- Несомненно. Но хочу также указать, что этот джентльмен равно красноречив на турецком – серьезно его изучал, вот почему я прихватил его, чтобы можно было представить его адмиралу.
- Надежному человеку, владеющему турецким, будут несказанно рады - просто манна небесная. В настоящее время нам приходится иметь дело с жалким древним одноглазым греческим евнухом и хрестоматией Дюпена. Но согласится ли мистер Грэхэм на службу?
- У мистера Грэхэма нет выбора. Он вполне осознает, что согласно естественной справедливости, он теперь моя собственность, мой законный приз, и когда я попросил его остаться на борту, а не покидать корабль в Маоне, Грэхэм подчинился безропотно.
В конце концов, охотясь в моих владениях, на вражеском берегу, он раскрыл всю мою тщательно законспирированную сеть, и я прихватил его с того берега с крайне большими неудобствами для себя, поскольку пришлось тащить его многие километры через чертово болото, и с действительно серьезной опасностью для тех преданных душ, что приплыли через прибой - и какой прибой! - в назначенное время, минута в минуту, когда конные патрули уже обшаривали дюны - всю округу взбудоражили всей этой глупой беготней и шумом в ночное время.
Девять раз матросы пытались, туда-сюда, при непрекращающейся опасности, прежде чем смогли его забрать, и Грэхэм бросился на решетку люка, на три четверти вымокший во всепоглощающей ревущей пене.
Профессор Грэхэм все еще выглядел если не придушенным, то, по меньшей мере, очень скромным и очень почтительным, когда впервые прихромал на борт флагмана.
Он немного воспрял духом, пока находился вдали от Стивена, которому нанес такой вред и задолжал огромную кучу благодарностей, но, хотя и занимал кафедру в неком незаурядном университете, еще долго не мог восстановить свою академическую гордость и самодостаточность, поскольку каждый раз, когда снимал или надевал чулки, вспоминал о своей позорной ране - споткнувшись с взведенным пистолетом в руке, отстрелил себе мизинец на ноге.
Тем не менее, на борту флагмана он снова стал душой компании, когда дело касалось моральной философии, не говоря уже о турецком, арабском и современном греческом, и снова оказался окружен, возможно, несколько чрезмерным флотским уважением к эрудиции, особенно классической эрудиции, и Стивен, столкнувшись с ним на "Ворчестере", вернувшемся к однообразной рутине блокады, обнаружил, что профессор Грэхэм вернул себе, по крайней мере, внешнее проявление своей обычной самооценки.
- Я пришел от имени кают-компании "Ворчестера" пригласить вас завтра на обед, - сказал он.
- Честные ребята, - сказал Грэхэм. - Буду счастлив видеть их снова так скоро. Я и не думал посещать корабль до представления.
- "Гамлета", к сожалению, снова перенесли, но оратория горит рвением - мистер Мартин несколько раз уже прошелся, чтобы навести финальный глянец на выразительные части, и, полагаю, что мы, возможно, услышим её в воскресенье. Ожидаем многочисленных зрителей - мистер Торнтон подтвердил согласие.
- Отлично, отлично, буду счастлив присоединиться. И счастлив снова отобедать с кают-компанией "Ворчестера" - там чувствуешь себя как дома. Это все еще то же самое гнездо благородной гармонии, не сомневаюсь?
- Нет, сэр. Как знает каждый школьник, в одной роще не уживаются два соловья, так и в одной кают-компании не уживутся два поэта. К сожалению, кажется, что мистер Роуэн, которого вы помните, как джентльмена, привязавшего вас к решетке, посчитал нужным начать соперничать с мистером Моуэтом, и, может, мистер Роуэн и не столь талантлив, но выигрывает легкостью композиции и бесстрашием декламации.
У него немало почитателей, и молодые джентльмены чаще повторяют его стихи, чем мистера Моуэта. Тем не менее, он недоволен, и сегодня утром показал мне эти строки, - сказал Стивен, доставая пачку бумаги из кармана, - желая, чтобы я их поправил, а если еще и украшу их некоторыми учеными выражениями, он будет крайне обязан.
