учителя, лучше которого у нас не было и нет, который сам так образован и никогда не рекомендует, как наши петербургские либералы, – не читать.
Я не знаю княгини Голицыной, один раз только ее видела. Говорят, она очень умна, но, должно быть, крайне одностороння. Притом, знаете, сколько во всех нас, русских этого времени, завладевших силой вершками образования и свободы, – угловатости. Мы или не в меру застенчивы или не в меру дерзки, часто то и другое вместе, к этому бездна самолюбия, ложно понятого, и всякой нетерпимости. Это явления ненормальные. Сильные натуры перерабатывают всю эту дрянь и выходят людьми, другие остаются изуродованными на всю жизнь. Смеяться над ними грешно, сердиться не стоит.
В Берн непременно съезжу. Скажите, как там найти эту школу.
Я не знаю, что вы находите в Лугинине, я его знаю за очень доброго человека, но он мне несимпатичен, его взгляд на Россию нехорош, даже циничен.
Я очень рада нашей переписке, она мне доставляет большое удовольствие.
Книгу «С того берега» вам пришлю, как только прочитаю; я ее берегу пуще своего глаза, а другие я теперь дала почитать своей соседке, жене русского доктора, очаровательной женщине, очень молоденькой, и простой, и умной.
Ваша Аполлинария Прокофьевна Суслова.
А. П. Суслова – Н. А. Тучковой-Огаревой // Литературное наследство. Т. 62. С. 432.
Июня 26. Цюрих [1865]
Добрейшая Графиня,
Мне очень досадно, что до сих пор я не могла написать Вам и, таким образом, лишила себя удовольствия иметь от Вас известие, так как я писала Вам в небольшом письме из Цюриха, то скоро напишу другое.
Ваше дорогое письмо, которое я нашла по приезде в Цюрих, вызвало у меня желание передать Вам все, что у меня было на душе, поэтому мне хотелось на свободе поговорить с Вами, но тут я не настолько свободна, чтоб спокойно говорить и думать: у меня голова идет кругом от рассказов о Петербурге. Потом я все рассматривала петербургских лиц, которых здесь нашла, наконец читала вместе с другими разные книги, которые нужно было кончить.
Теперь не знаю, с чего начать писать Вам. Все, что прежде думала, смешалось или испарилось.
Мне приходится часто Вас вспоминать по поводу разных споров, которые я веду с нигилистами. У них в Петербурге в последнее время было Вавилонское столпотворение, от которого самые здоровые головы пострадали[169]. Нужно с Вами согласиться, что необразование у нас страшное, и это, может быть, главная причина зол. Мне приходится здесь защищать многие из Ваших мнений, даже те, с которыми прежде сама не соглашалась. Я иногда заставляла Вас выслушивать дичь, мне даже стыдно вспомнить.
Надеюсь скоро с Вами увидеться. Мне нужно непременно знать, будете ли Вы в Париже, когда я туда приеду (месяца через полтора). Если в это время Вы будете в отсутствии, я могу приехать несколько позднее, чтоб непременно Вас застать, потому что я останусь в Париже на неделю и оттуда прямо отправлюсь в Россию.
Будьте так добры, потрудитесь написать мне, когда я Вас застану в Париже.
До свидания, добрая, дорогая Графиня.
Мой поклон Вашему сыну. Я слышала, что он был в Женеве, значит, Вы опять были одна. Напишите мне хоть несколько строк, как и где Вы все это время. А здесь ужасная тоска с немцами, но сестра меня радует. Она вышла хорошей и доброй девушкой, хотя все еще немного завирается.
Ваша Полинька.
Р. S. Я немного застала здесь Лугинина, он просил меня Вам от него кланяться. Теперь он куда-то уехал. Если Вы знаете что-нибудь о жене Утина (Николая), то потрудитесь мне написать, мне хотелось ее увидеть, но я не знаю, как ее найти. Эта женщина, кажется, очень несчастлива и меньше всех виновата в своей судьбе. Я не знаю наверное адреса Евгения Утина, а то бы я от него могла узнать наверное о жене его брата. А. С.
Я, кажется, писала Вам, что была в Женеве и видела семейство Герцена и Огарева. Огарев значительно, на мои глаза, постарел с того времени, как я его видела у Вас, кажется, он очень болен. Они все просили меня Вам очень много кланяться. M-me Огарева с Мезенбук думают школу какую-то заводить, но что-то не вытанцовывается.
Буду ждать с нетерпением письмо от Вас.
А. П. Суслова – Е. В. Салиас // РГАЛИ. Ф. 447. Оп. 1. Д. 21.
28 июня [1865]
Милая Полинька, я пишу через силу, ибо совсем больна. Я никуда теперь не располагаю ехать, но если бы уехала (внезапно), то напишу вам. Между нами сказать, по секрету, у меня было много горя, но писать об этом неловко. При свидании, разве, если скажется, то скажется. Вы не сетуйте, что писать не могу, – страшно устала от этого. Я пишу целый день, но в саду.
Меня не удивляют Петерб. безобразия. Недавно я здесь видела также образчик. Вы честный человек, Полинька, и когда приедете, я расскажу вам, а пока обо всем молчите. Я не хочу предположений и комментариев от вашего рассказа. Утин с женою на водах где-то. Он через две недели будет в Париже.
Она больна, но не несчастлива. Я ее видела, и она мне очень понравилась, по своей скромности и приличности. Я думаю, что все, что о ней говорят, одни сплетни. Мы, русские, ими богаты, и отличаются русские сплетни от европейских своим неприличным характером. Грубость, разврат, клевета – вот русская сплетня – это [?] не простые пересуды, а [?] более отвратительное.
Целую вас. Вы бы [?] дорогая девушка [?] всех отношениях, если бы не попали в Петерб. омут, где у вас многое в голове смешалось и взболталось. Одно за вами несомненное и дорогое и для меня неоцененное: ваше нежное сердце и ваша неподкупная честность и искренность. Христос с вами. Я прошу Бога просветить вас светом истинным.
Е. В. Салиас – А. П. Сусловой // Долинин А. С. Достоевский и Суслова. С. 274–275.
29 июня. Цюрих
Сегодня видела какое-то национальное торжество, встреча стрелков. Первый мне дал знать о нем, когда я выходила из библиотеки, старик, служащий в ней при выдаче книг, а потом, когда я сошла вниз, встретила Вериго[170], он объяснил мне и предложил идти вместе смотреть. Этот господин уже давно, с самого моего приезда [уделял] какое-то особенное внимание. Раз, когда я за чаем спросила вина и мне подали воды, не желая сконфузить прислугу, я хотела показать ей, что именно этого было нужно, но
