— Хочешь ехать — поезжай, очертя голову! А мне ехать незачем!
— Да пойми же ты, что начальник я!
— Не очень страшный ты начальник для немцев, очень ты им нужен!
— Я же когда-то был кандидатом партии… Тебе же известно, как немцы относятся к коммунистам. Они убивают их…
— Народ хорошо знает, какой ты коммунист. Месяца три-четыре в кандидатах проходил и выгнали… Невелика польза была с твоего кандидатства. Только надеялась зря, что тебя большим начальником в милиции сделают! А как был остолопом, так и остался.
Слимак колебался, думал, втайне соглашался с доводами жены… «И взаправду, имеет баба резон, на что я, помело такое, сдался кому?» Но животный страх овладевал душой Слимака, когда он думал о возможной расправе немцев. «Очень они станут разбираться, каким я коммунистом был!»
Когда артиллерийская канонада загремела под самым городком, набралась страха и жена Слимака, далее поддалась на уговоры, и они выехали со своим возом на улицу. Доехали почти до самой реки, но на переправу опоздали. Немцы были уже на берегу против взорванного моста.
У Слимака даже от сердца отлегло: должно быть, так суждено — не уезжать. А может, оно и к лучшему. Робко озираясь по сторонам, чтобы не встретить кого-нибудь из знакомых, вернулся он к небольшому домику, в котором жил. С явным удовольствием Слимак разгружал воз, вносил ящики, чемоданы в дом, раскладывал вещи на старые места.
Тем временем у реки вновь поднялась стрельба. От орудийной канонады дрожали стены. Кое-где с потолка сорвалась штукатурка, рассыпалась по полу, припудрила его. Сердце Слимака сжалось в ноющий комок, и сам он весь ссутулился, испуганно глядя в окно.
Все же скверно без обычных занятий, служебных обязанностей. Так все было ясно и понятно в его работе, во всей жизни.
…И вот сидел Слимак, не зная, что предпринять, за что ухватиться. Сидел и носа не высовывал из дома. Все боялся. Недели две уже прошло с того дня, как появились в городе немцы. Жена приносила с базара страшные слухи: того расстреляли, того повесили… И если Слимака это угнетало и пугало, то почтенная Тамара Патеевна, его супруга, относилась к этим событиям довольно равнодушно:
— Напрасно не наказывают! Порядок же должен быть! — И уже совсем весело добавляла: — Говорят, при немцах торговать можно. Уже некоторые люди магазины открыли. Вот это порядок!
Она даже делилась с мужем своими мыслями, своими планами: не завести ли ей палатку на рынке, а то, может, чайную или пивную открыть.
— Делай уж как знаешь.
— Как это? Ты муж у меня или кто? При той власти неизвестно кем был, не начальник, а затычка какая-то… и теперь от тебя толку не добьешься!
Слимак молча переживал, покуривал. И не столько немцев, сколько своих людей опасался. Знал, хотя и не в точности, что остались в городке люди умышленно, чтобы немцу досаждать. Вот узнают эти люди о том, что и он, Слимак, остался здесь, начнут его еще подбивать на какое-нибудь дело. От одной этой мысли его пробирал мороз по коже.
Но миновала еще неделя, никто не трогал Слимака. А тут новый приказ издали немцы: кто где ни служил, был он в партии или не был, не должен бояться, ничего ему за это не будет, только обязан зарегистрироваться и заняться добросовестным трудом. А тому, кто не зарегистрируется, будет очень плохо, его и за бандита могут принять, за подпольщика-коммуниста. А наказание таким — самое суровое: смертная казнь, расстрел или виселица.
Даже исхудал Слимак. Все думал, как ему быть, как отнестись к новой власти. Регистрация нависла тяжелой угрозой. Советовался с женой. Узнал от нее, кто теперь начальствует в городе, кто полицией командует, И принесла облегчение весть, что начальником полиции немцы назначили Клопикова, служащего из утильсырья — «вот хитрая бестик, такой тихоней прикидывался, прибеднялся». Все же свой человек. Когда-то Слимак оказал ему кое-какие услуги. Не должен человек подвести в таком случае.
Подумал, подумал и, чтобы разделаться сразу со всеми своими страхами, пошел в полицию, к самому Клопикову. Тот принял его милостиво, даже сесть попросил:
— Вот уж не думал, не гадал встретить вас, господин Слимак.
Слимаку словно елеем душу смазали. Не все уж так страшно, как мерещилось.
— А я думал, что вы уже где-нибудь в Москве или за Москвой… Оказывается, тут живете и голоса вашего не слыхать… Не партизанщиной ли занялись, господин Слимак, не умышленно ли оставили вас здесь?
— Что вы, что вы, Орест Адамович? — отравляясь в полицию, он заранее разузнал имя, отчество начальника. — Какой из меня партизан? Я и на бывшей своей службе, когда в милиции орсом заведывал, никогда за наган не брался. Тихий я человек, незаметный. Мне бы только день прожить, и слава богу! Я закону всегда подчиняюсь. Раз обязаны регистрироваться, значит и выполняю.
— Это хорошо, господин Слимак. Похвально даже, скажу. Кто-кто, а вы должны пример показывать: вот был коммунистом и регистрируюсь.
— Кандидатом, Орест Адамович, кандидатом, а коммунистом не был. И в кандидаты по недоразумению попал. А из кандидатов, как вам известно, я вышел давно. Вот мои документы.
— Что кандидат, что член партии, — все едино, разницы тут особой не видим. И не вышли вы из кандидатов, а выгнали вас, господин Слимак. Тут разницу надо понимать. Хотя и беспартийный я, но дело это самое во как понимаю, очень даже про-сто-с! — И тут Клопиков так строго посмотрел на Слимака, что у того от страха дыханье сперло, он даже привстал, побледнел весь.
— Сидите, сидите! Как-никак мы немного знакомы, опять же, можно сказать, бывшие соседи, жильцы. Ну, я маленьким человеком был, а вы такой пост занимали когда-то в милиции!
— Что вы, Орест Адамович, какой пост? Я только милицейскими огородами заведовал.
— А этого уж не говорите! Конечно, начальник при полной форме. С наганом, можно сказать…
— Боже мой, когда это было? Несколько лет прошло с тех пор. Сколько служб я сменял. И в военторге был — прогнали. На нефтебазе был — вытурили. Вот уже несколько лет работаю в промысловой кооперации агентом по сбыту, как вам известно.
— Помню, помню… Не очень любили вас за пристрастие к копейке… особенно чужой… Дивлюсь я, как это удалось вам выкрутиться из некоторых дел. Помните растрату на нефтебазе? Молодчина, однако. Потому у меня и доверие к вам полное. Иначе бы я вас… очень даже просто-с… — Клопиков не досказал своей мысли, так как позвонил телефон. Начальник полиции, выслушав что-то, приказал:
— В одиночку сажай его!
У Слимака застыли ноги. Клопиков, помолчав немного, спросил:
— Дети есть у вас?
— Грешен, Орест Адамович, грешен. Четверых, можно сказав, бог привел. Да и пятым можно будет похвалиться в случае чего.
— Это хорошо! — Почему хорошо, Клопиков не объяснил. Только, подумав еще немного, спросил: — Что же мы с вами делать будем?
— Это уж я не знаю, ей-богу, не знаю, Орест Адамович. Это уж, как ваша милость будет.
— Я на вашем месте пошел бы к нам в полицию. Служба хорошая. Доверие от немцев. Опыт у вас есть, мне бы помогли в некоторых вопросах.
— Что вы, что вы, Орест Адамович, они ж меня сразу убьют.
— Так уж и убьют! Не убивают же меня.
— Это дело другое, господин начальник! — Слимак даже перешел на официальный тон. — Я сразу стал бы, ну как вам сказать, изменником.
— А я кто по-вашему? — уже не очень приветливо спросил Клопиков.
— У вас дело другое, господин начальник. Вы с советской властью были как бы не в ладах. У вас как бы расхождение было с ней в политике. Вы по закону против нее выступаете. У вас есть право на это, — она ведь и не совсем признавала вас и приносила вам один вред. А у меня совсем другое дело. Увидят такую мою службу и убьют. Не посмотрят ни на годы мои, ни на деток.
— Что могут убить — это так. Вы верно говорите — убьют и никакой музыки! Очень даже просто-с… Но вы мне должны помочь в некоторых серьезных делах, никто об этом и знать не будет.
— Помочь я всегда помогу… Отчего же нет?
Вскоре Клопиков вооружился своей известной книжицей. Он все записывал, кто и куда выехал, что говорят о том или ином человеке, кто остался в городе и в районе, где, по его мнению, собираются те, что остались. Много было вопросов, и Клопиков все слюнявил огрызок карандаша, усердно исписывая страницы своей книжки. На некоторых фамилиях останавливался, перечитывал, предупреждал:
— Вы мне должны как на духу все рассказать. Без всякой утайки. Знаете, что за эти штуки бывает?
— Знаю… Почему мне не знать? Но верьте мне, от души вам говорю: разве мне все известно, они мне обо всем не говорят… — Чувствовал, как прилипает к спине вспотевшая сорочка, то в жар, то в холод бросало его от вопросов Клопикова.
— Ладно! Верю. Вижу, что в ваших словах никаких плутней нет. А теперь можете итти к своим детям. Если будет надобность, позовем. Разумеется, позовем!
