Когда ее мать, успокоенная и счастливая ушла, Сара долго лежала с открытыми глазами, слушала, как дождь бился в ставни ее комнаты и мечтала. В конце концов уснула беспокойным сном, и ей снилось… Темное синее небо, усыпанное золотыми звездами в далекой знойной пустыне шатры вражеского лагеря… широкое мягкое ложе устланное мягкими шкурами редких зверей, и на нем себя в объятиях красивого и жестокого врага, который ее мучил и ласкал…
***
Была суббота и некоторые евреи, еще не забывшие закон, пробовали отказаться от работы, просили полицейских позволить им отработать завтра. Но Жуков не соглашался: «Нет больше вашей субботы, вот завтра все отдохнем, мы устали не меньше вашего, ясно? А ну-ка, ребята, складывай автоматы, даешь!» Подобрели полицейские после истории с Гольдбергами, которая оказалась чистейшим недоразумением, старались помогать уже не из-за страха перед Шульце, а просто из жалости к этим смешным и жалким людям. И не мешали русским приносить для них свою скудную милостыню и тоже помогать строить укрепленную позицию.
Пришлось евреям подчиниться, только раввин в то время как принялись копать и возить тачки, остался один сидеть на траве, мокнуть на дожде и что-то напевать по еврейски, Степан только плюнул на него: «Ну, пошел опять за свое старый осел, за свои молитвы, бросьте его, ребята, все равно с него толку, как с козла молока… давай, давай!» Все принялись за работу, которая сегодня шла скоро и весело. На обед пришел Шульце, смотреть как евреи едят, как Сара стлала чистую белую салфетку низко нагнувшись, так что были ему ясно видны красивые стройные ноги, гораздо выше колен.
Шульце был не в духе, не дал евреям отдохнуть после обеда, снова сразу браться за работу, но раввин опять не обращал внимания на крики начальства, остался сидеть и смотреть на мокрую начинающую желтеть траву. Шульце сразу увидел непорядок, быстро подошел к старику, ударом стека сбил шапку: «Ты что, особого приглашения ждешь? а ну-ка шевелись, не то я тебе помогу сам подняться!» Но раввин не встал, молча поднял вверх свою седую голову и внимательно посмотрел на немца. И было в его глазах за очками что то, что никогда в жизни не видел Шульце в глазах своих рабов, русских и евреев, как будто насмешка… и что-то грозное нечеловеческое смотрело на него, перепуганного и смущенного.
Чувствуя, что надо немедленно восстановить равновесие, показать свою власть, наказать еврея за его дерзость, он схватился за кабуру револьвера, но тут подбежала Сара, она смело подошла к Шульце, прижав руки к груди, умоляюще закричала: «Что вы делаете? Разве вы не видите, что этот человек сумасшедший?» Шульце пришел в себя, судорожно перевел дыханье и резко рассмеялся: «А, это вы, Сара? В самом деле, теперь и я вижу, что этот жид идиот! Ну, что же… пусть сидит и дальше, черт с ним!., а вы что? разве тоже работаете?» Сара рассмеялась, запрокинув голову так, что под ее тоненькой, мокрой от дождя, блузкой напряглись молодые упругие груди: «Конечно работаю! я ведь еврейка и мне пока еще нет ста лет!» Продолжая смеяться, она пошла к своей тачке. Шла она легкой танцующей походкой, чуть раскачивая бедрами под узкой короткой юбкой.
Шульце как завороженный провожал ее взглядом, потом резко повернулся к Кацу, который невдалеке копал землю: «Слушай, Кац! Эта… как ее зовут? Та, которая повезла сейчас тачку, видишь, споткнулась… Сара? Да, так вот, смотри, чтобы она не работала так тяжело. Понял, скотина? И вы, Жуков, не очень на нее налягайте… пусть она отдохнет, больше отдыхает. Я видел у нее пальцы в крови. Все нужно в меру! Черт бы вас всех побрал! А то ведь совсем не сможет… понятно? смотрите мне!» Он поднял руку со стеком, с силой рассек высокий сухой бурьян и повернувшись спиной к изумленным полицейским, пошел вдоль реки к городу. Дождь понемногу переставал, поднявшийся ветер погнал тучи на бугор в лес. Работали весело и дружно все… кроме раввина и Сары Красниковой…
***
На улице Карла Маркса, узкой, грязной, стиснутой с обеих сторон домами еврейской бедноты было пустынно. Несмотря на воскресный свободный день, евреев нигде не было видно, они предпочитали сидеть по домам и отдыхать в ожидании завтрашней работы, не видно было и полицейских патрулей и потому эта часть города была как будто вымершей.
И вдруг, совершенно неожиданно из-за угла появился начальник немецкой тайной полиции Шульце. Кац, который давно уже его поджидал, обрадовался, когда из окна увидел характерную фигуру, худого немного сгорбленного, немецкого офицера со стеком в руке. Он выбежал на улицу, бегом догнал Шульце и низко ему поклонился, сняв свою потертую котиковую шапку: «Господин офицер прогуливается по солнышку, хотите посмотреть на нашу бедную жизнь? Что же тут смотреть? Живем бедно, грязно, как самые паршивые собаки».
Шульце посмотрел с улыбкой на желтого похудевшего Каца, бритое лицо которого выражало одновременно беспокойство, страх и радость: «Да, хочу в самом деле посмотреть как вы здесь живете. Мне, видишь ли, нужно найти для Райзо хороший большой дом, тесно нашим агрономам. Ты должен знать, есть ли у вас здесь что либо подходящее…» Кац подумал немного, покачал головой: «Мы живем здесь страшно тесно. По шести-десяти человек в квартире, богатые давно уже от нас ушли, а здесь одна беднота, живут плохо, тесно, даже клопам тесно». Шульце с нетерпением махнул стеком: «Я тебя не спрашиваю сколько жидов живет в домах, а вообще есть ли подходящий дом! Твоих жидов я оттуда выгоню, уплотняйтесь, как знаете, вот, например, этот дом… он довольно большой, кто здесь живет?»
Он показал стеком на дом, на другой стороне улицы, который резко отличался от других тем, что был сравнительно большой, новый, правда бревенчатый, но крытый железной зеленой крышей, с четырьмя большими окнами, с белыми тюлевыми занавесками и крыльцом под резным навесом. Кац засуетился: «Это сапожника Красникова, того у которого дочка больше не работает по вашему приказу. А ведь правда… этот дом подходит, четыре комнаты с кухней, просторные и без клопов. Я как то его совершенно из виду выпустил. Может вы сами сразу и посмотрите, чтобы лично убедиться?»
Шульце нерешительно мялся: «Может быть лучше Исаева сюда прислать, мне лично как то неудобно входить в дом к евреям!» Но Кац уговаривал: «Ну, что же здесь неудобного? Разве господин офицер боится бедных евреев? А Красниковы образованные люди и рады будут вас принять, в особенности Сарочка! Она все время только о вас и говорит, вашу доброту вспоминает. Зайдемте!» Шульце неожиданно для самого себя согласился. Кац оказался прав. В чистой гостинной было приятно и уютно. Стоял диван, стол, тяжелые дубовые стулья. Над столом на бронзовой цепи висела керосиновая лампа под розовым абажуром. На стенах, оклеенных тоже розовыми обоями, репродукции Айвазовского в тяжелых рамах, портреты молодой красивой женщины и худого бородатого еврея, наверное, родителей Сары в молодости. На столе в вазе букет грустных осенних цветов и их едва уловимый запах смешивался со свежестью чисто навощенного пола.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
