План Каца и Азвиля, одобренный раввином, блестяще разработанный и исправленный Рахилью Соломоновной, был проведен в жизнь Сарой, дочерью поручика Попандопуло.
Она получила документ за подписью и печатью Шульце на имя Александры Николаевны Попандопуло, русской девицы, родом из Минска. С ее спины исчезла шестиконечная звезда и она спокойно, с высоко поднятой головой занялась хозяйством господина начальника немецкой тайной полиции.
Когда во вторник утром полицейский Гаврюков по приказанию своего начальника доставил на допрос Шульце подозрительного бродягу, пойманного в районе Озерного, на его долгий и настойчивый стук вышла Александра Николаевна розовая и веселая, и красивом ярком капоте. Краснея и улыбаясь она сказала, что г. Шульце занят неотложной, экстренной работой и никого не принимает и захлопнула дверь перед носом растерявшегося полицейского. Пришлось в этот день всю работу по борьбе с преступниками свернуть и ждать пока пройдет новая прихоть Шульце.
Но эта прихоть не проходила, и уже через несколько дней весь город, немцы и русские, почувствовали перемену в характере этого офицера. А евреи были прямо ошеломлены. Правда работать приходилось и дальше, но работали теперь не так трудно и, главное пропал страх перед полицейскими и самим Шульце. Евреи не исполняли приказаний полицейских, стали жаловаться на жестокое обращение, на слабость и на болезни. Кац сам ходил к Шульце и смело передавал ему просьбы и жалобы, своей рабочей команды и удивительней всего было то, что Шульце не гнал его в шею, как это было всегда раньше, а терпеливо его выслушивал и часто исполнял его просьбы. Паек был наконец улучшен, суп стал вполне съедобным и питательным на мясе, порция хлеба была доведена до 500 граммов в день на человека и на его иждивенцев. Больные и слабые, а их оказалось вдруг множество, после их осмотра доктором Мицкевичем, могли оставаться дома, не лишаясь пайка.
Матери, кормящие грудных детей, и беременные на седьмом месяце тоже не работали и хорошо питались! получили усиленное питание обратом, четыре сапожника, пять портных и один часовщик по просьбе коменданта города, наконец, были назначены работать в немецкие мастерские при комендатуре, чинить обувь немецким солдатам, шить шевровые сапоги господам немецким офицерам, подгонять им парадные кителя и пускать снова в ход испорченные часы. На базарной площади вдруг снова появились еврейки в черных платках и евреи в своих кафтанах, начали снова покупать и продавать. А господа Азвиль и Кац открыли в самой просторной комнате дома Каца комиссионный магазин, куда русские потащили по воскресениям и по вечерам, в свободное от работы время, свои последние выходные штаны и ботинки в обмен на муку и масло и на все другие съестные продукты, которые вдруг появились у этих замечательных, энергичных людей.
Повеял новый ветер, ветер равенства всех рабов русских и евреев И евреи, люди проворные и гибкие выходили, вдруг вперед, а растерявшиеся русские оставались далеко позади. Только звезды на спинах евреев, еще как будто, указывали на какую то разницу между горожанами, но эта разница обратилась совсем неожиданно в пользу рабов, раскрашенных в белую, голубую и красную краску. Русские завидовали евреям, которые стали лучше и сытнее есть, через Шаландина жаловались на эту непонятную несправедливость. Шульце, похудевший, веселый и добрый выслушивал жалобы, предлагал сразу помочь недовольным: «Если русские хотят лучше есть, пусть тоже идут копать, кормить я буду всех работающих еще лучше!» Русские почесали в затылках, но выхода не было, записывались на работу. Работали тяжело, ели свой суп с мясом, вдоволь хлеба, потихоньку шипели на евреев. «Ну подождите, не долго будет вам помогать Попандопуло, надоест немцу, тогда мы вам припомним!»
Но Александра Николаевна не надоедала, была неистощима в своих ласках, в неистовстве своей дурманной любви. Шульце жил как во сне, и только ждал наступления ночи, чтобы в своей уютной спальне, на широкой кровати, любить, ласкать и мучить это прекрасное юное тело. После бессонных изнуряющих ночей, он долго спал по утрам, бессильный, опустошенный, потом кое как занимался служебными делами, допрашивал вяло, без прежнего искусства и жестокости, отдавал неопределенные нерешительные приказания, часто заведомых преступников совершенно неожиданно для Кугеля и Шаландина, выпускал на волю. Ходил к Шуберу на совещания, где больше молчал или поддакивал коменданту города. Иногда спохватывался. Чтобы снова стать исполнительным офицером Третьего Рейха, ходил по городу, спускался к реке и наблюдал как работали русские и евреи, грубо ругал Каца, называл его Иудой, избивал стеком ленивых рабочих, но, вдруг поднимал голову и посматривал на солнце, сердясь, что оно слишком медленно уходило за лес. Перед ним вдруг вставала нагая Саша и он внутренне дрожал от нетерпения вернуться скорее домой, в объятия, напоминающие собой предсмертные судороги.
Да… эти два любовника были совсем не похожи на библейских Олоферна и Юдифь. Но своих единоверцев Сара не забывала даже в самые бурные моменты любовного экстаза. И Шульце исполнял все, что она у него просила. А нужно ей было только одно: как можно меньше работы для еврейской рабочей команды и как можно больше мяса, хлеба и других продуктов. И Шульце смеясь соглашался с ней, давал даже больше.
Было совещание у коменданта города и района. Там перед всеми собравшимися немецкими начальниками, старый капитан благодарил Шульце за блестящую работу. И неожиданно для всех, Шульце сделал невероятное предложение. Еврейскую команду до конца войны оставить в его распоряжении для исполнения всех других общественных работ в городе. Например, по заготовке дров на зиму, на поддержание чистоты в городе… да мало ли еще зачем. Губер, которого недавно Саша ударила по лицу, когда он пытался ее погладить по груди в отсутствии Шульце, возмутился. Он указал на большие расходы по кормлению евреев, на огромные выдачи мяса, молока, жиров. Говорил, что его труды по снабжению армий скомпрометированы из-за невероятной щедрости господина Шульце, которая для него понятна… ха… ха…
Покрасневший от прозрачных намеков Шульце стал обвинять Губера в хищениях продовольствия. Вскочив на ноги спорщики готовы были наброситься друг на друга. Но комендант города сразу их призвал к порядку и сказал, что подумает над интересным предложением Шульце, которое может очень помочь городу, невероятно грязному.
На фронте немцы безостановочно шли вперед, но здесь в глубоком тылу, в лесах и болотах все больше шевелились непокорные русские люди. Главное их ядро были уцелевшие жители Веселого, с их председателем колхоза, «веселые», как их окрестили испуганные жители города и района. Сначала они скрывались, спасались от сильных немцев, потом понемногу осмелели. Они нападали на одиноких немецких солдат, убивали их и всех их слуг, агрономов, старост и полицейских. Этот район остался в стороне от главных коммуникационных линий, немцы провели большую стратегическую дорогу далеко на севере, где не было лесов и там шли их обозы и пополнения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
