Шеймус Дагган играл «Пока пастухи смотрели свои стада ночью», а дети пели своими чудесными высокими голосами. И хотя Джеку велели не размахивать руками, он помахал лорду ла Вею.
В общем, это оказалось самым лучшим представлением, какое лорд Ла Вей когда-либо видел.
Но черт бы побрал этого Шеймуса Даггана! Впрочем, Филипп закрыл глаза и позволил детским голосам и скрипичной мелодии увлечь его. Они проникали в самые ранимые, истерзанные уголки его души. Вдруг на мгновение ему показалось, что эти голоса, эта музыка исцеляет его от всех печалей. Конечно, Шеймус Дагган – бездельник, но он куда свободнее, чем Ла Вей.
Открыв глаза, Филипп тут же заметил затылок Элайзы. На ней было красное шерстяное платье, ее темные волосы, заколотые шпильками в свободный узел, слегка вились и были перехвачены той самой красной лентой, которую он ей подарил. Она обнимала голову Элайзы, как нимб. Филипп помнил, какими шелковистыми были волосы Элайзы, когда он прикасался к ним. Элайза слегка наклонилась вперед, словно ей хотелось быть ближе к Джеку, поддержать его всем чем можно.
Ла Вей улыбнулся.
На него устремлялись любопытные взгляды. Филипп увидел нескольких членов семейства Эверси, которые пришли в церковь, чтобы поддержать своего кузена викария. Среди них была и Оливия Эверси, а рядом с ней – Ланздаун.
Филипп не чувствовал себя непрошеным гостем. Он был для этих людей диковинкой, объектом благоговения, кем-то, кем можно восхищаться, и о ком они будут потом судачить как о чужаке, забредшем в их ряды.
В Пеннироял-Грин всегда будут забредать чужаки.
Лучше, конечно, принадлежать кому-то или чему-то, как они когда-то решили с лордом Ардмеем.
Когда преставление закончилось, Ла Вей вышел из церкви, но замешкался возле дверей. В это время стайка детей выбежала на улицу и смешалась с толпой местных жителей. Поджидая Элайзу с Джеком, Филипп чувствовал себя среди этих людей именно той белой вороной, какой и был, но старался не обращать внимания на любопытные взгляды.
– Великан! Ты пришел!
Обычно Джек прыгал везде, особенно с тех пор как ему пообещали роль барашка. Но на этот раз он еле передвигал ноги, и не только из-за тяжелого костюма. Похоже, с ним что-то случилось.
– Ты был чудесным барашком, Джек! – заметил Ла Вей.
– Спасибо тебе, Великан! И спасибо за льва. Он мне очень понравился. Но мама из-за него плакала.
– Джек! – строго остановила сына Элайза. – Все дело в том, что подарки оказались… замечательными. Спасибо вам большое, лорд Ла Вей.
Филипп просто кивнул. Он был так тронут выражением ее глаз, что не мог ничего ответить.
А Джек, похоже, действительно сильно устал, несмотря на успешное выступление в пантомиме. Глаза у него были опущены, хотя обычно они так и бегали повсюду – так ему хотелось увидеть все сразу. Его личико стало грустным и замкнутым. Раньше Филипп видел на лице Джека лишь переполнявшую его радость жизни, оно всегда светилось, и, как миниатюрное солнышко, распространяло вокруг себя свет.
– Вы довольны представлением, мистер Джек? – поинтересовался Филипп.
– Оно было отличным.
Необычная краткость для ребенка.
– Благодарю вас за то, что пришли на пантомиму, лорд Ла Вей, – сказала Элайза. – Вы очень добры.
– А я и не знал, что лакеи были свидетелями рождения Иисуса. Похоже, учиться никогда не поздно.
– Думаю, что бóльшая часть истории – все еще загадка для нас, – улыбнулась Элайза.
Принц отвернулся, а его улыбка уступила место мрачному, отрешенному выражению.
В конце концов, человек на людях за пределами дома не вступает в долгий светский разговор с собственной экономкой, не вызвав при этом пересудов, которые ни он, ни Элайза не смогли бы выдержать. Так что им осталось скрывать свои чувства за светскими манерами.
Встреча. Расставание. Встреча…
Расставание.
Потому что сегодня вечером он, вероятно, примет окончательное решение.
– У меня сегодня вечером назначена встреча, миссис Фонтейн, – сообщил Ла Вей. – Я обедаю с леди Придо, лордом и леди Арчамболт в доме лорда Гарри, поэтому ужин для меня можно не готовить.
Филипп видел, что каждое его слово она воспринимает как укол булавкой. Элайза выпрямилась, ее лицо побледнело и стало напряженным.
Но он не хотел лгать ей.
– Благодарю вас, что сказали мне об этом, милорд, – промолвила она.
Ее слова были неоднозначны.
– И еще… Я написал королю, что отказываюсь от его предложения. – Произнося эту фразу, принц отвернулся от Элайзы, словно для него было невыносимо видеть, как она воспримет его слова.
Элайза стояла неподвижно. Внезапно она перестала слышать и видеть суетящихся вокруг них людей.
Слова ла Вея означали, что он сделал выбор, и этим выбором стала леди Придо.
Элайза не знала, сколько времени хранила молчание, но не сомневалась, что солнце за эти мгновения могло с дюжину раз подняться и сесть за горизонт.
– Это к лучшему, – наконец сказала она слабым, еле слышным голосом, который пробился сквозь ряд острых ножей, топорщившихся у нее в животе.
Но ведь все это ложь! Как может что-то, что их разделяет, быть к лучшему?!
Раньше Элайза полагала, что обстоятельства, при которых его не застрелят или не проткнут шпагой, все же немного лучше. Теперь она поняла, что на самом деле и то и другое ужасно.
Она стояла, загнанная в огненное колесо чувств, а Джек топтался рядом. Ей никогда не будет дозволено открыть свои чувства. Она не может позволить себе поплакать в подушку или швырнуть в стену вазу.
Ей нужно просто найти способ превратить все это в любовь. И любить Филиппа, когда его не будет рядом.
– Всего вам обоим доброго, миссис Фонтейн. – Он тоже говорил слабым и хриплым голосом.
Хмуро прикоснувшись рукой к шляпе, Ла Вей развернулся, чтобы уйти. Он напоминал человека, отправляющегося скорее на похороны, чем на праздничный ужин.
Глядя вслед удалявшемуся Филиппу, Элайза обхватила Джека за плечи, словно это помогало ей удержаться на ногах. Ей казалось, будто что-то невидимое тащит ее за собой, будто Ла Вей обвязал ее сердце своей красной лентой и тянет ее к себе.
Костюм Джека начал крениться набок и разваливаться. Элайза пообещала миссис Снид помочь навести в церкви порядок после представления – это было одной из многих обещанных ею вещей взамен на разрешение оставить лакеям их ливреи.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Джек, мой золотой? – Элайза пощупала лоб ребенка. – Я понимаю, как утомительно быть барашком после того, как ты всю жизнь был мальчиком.
– Со мной все в порядке, мамочка. – Нахмурившись, Джек выскользнул из-под ее руки, словно она положила ему на лоб жабу.
– У тебя не болит живот? Может, ты пирогами объелся?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
