Вдруг нубиец в блестящей поверхности щита, как в зеркале, увидел, что марабут приподнял голову и озирается вокруг с таким вниманием, которое свидетельствует, что он совсем не так пьян, как показалось. Подозрение закралось в душу нубийца, и он стал внимательно следить за всеми движениями марабута, которые, повторяем, отражались в щите, как в зеркале. Марабут снова опустил голову и, видимо, убедившись, что никто за ним не следит, стал как бы метаться во сне, все ближе и ближе подкатываясь к королю Ричарду. Эти приемы турецкого дервиша еще более возбудили подозрение нубийца, который, делая вид, что поглощен порученной ему работой, в то же время приготовился к обороне при первой же необходимости.
Между тем марабут, продолжая подкрадываться, словно змея, или, вернее, ползти, как улитка, успел уже приблизиться на расстояние шагов двадцати от короля. Вдруг он вскочил на ноги, как тигр, влетел в шатер, в мгновение очутившись позади Ричарда, и занес над ним руку с кинжалом, который был спрятан у него в рукаве.
Даже вся английская армия в этом случае не спасла бы короля, но движения нубийца были так точно рассчитаны, что лишь только фанатик хотел нанести удар, нубиец успел схватить его за руку. Ярость хариджита – так звали мнимого марабута – целиком обрушилась на человека, так неожиданно ставшего между ним и его жертвой, и он нанес нубийцу удар кинжалом, к счастью, лишь слегка ранивший руку нового королевского оруженосца, который, пользуясь своей необычайной силой, быстро повалил хариджита на землю. Король Ричард, поняв, что произошло, встал со своего места и, не проявляя ни гнева, ни даже удивления, разве что только досаду, которую вызывает докучливая муха, схватил табурет, на котором сидел, и вскрикнув: «А, собака!», раздробил череп убийцы, который едва внятно простонал «Аллах акбар!» («Бог побеждает!») и тут же испустил дух у ног короля.
– Бдительные же вы стражи, – обратился с презрительным упреком Ричард к воинам, которые, услыхав шум, поспешно вбежали в шатер короля. – Хороши воины, допускающие своего государя собственными руками выполнять обязанности палача. Не галдеть! Молчать! К чему этот крик и шум! Разве вы в первый раз видите убитого турка? Выбросьте этого мерзавца вон из лагеря, отрубите ему голову, посадите ее на кол, повернув лицом к Мекке, чтобы ему удобнее было донести гнусному лжепророку, внушившему ему это злодейство, как успешно он выполнил его поручение… А, это ты, мой черный друг… – продолжал он, обращаясь к нубийцу. – Но что я вижу. Ты ранен и, боюсь, отравленным оружием, так как эта жалкая и тщедушная тварь едва ли могла надеяться нанести льву бóльшую рану, чем оцарапать ему кожу. Эй, кто-нибудь, скорее высосать ему яд из раны. Не бойтесь, высасывать яд безвредно, он смертелен только в том случае, если попадает прямо в кровь.
Удивленные и смущенные таким неслыханным приказанием, воины растерянно оглядывались, не решаясь выполнить приказ: опасность отравления вызывала в них больший страх, чем смерть на поле битвы.
– Что же вы сто´ите, болваны, – продолжал король, – почему медлите? Или ваши губы слишком нежны, или вы боитесь смерти?
– Никто из нас, Ваше Величество, не страшится смерти, но смерти, достойной воина, – ответил Линг Аллен, на котором король остановил свой взор. – Но ни у кого нет охоты умереть, как отравленной крысе, ради этой черной животины, которая продается и покупается на базарах, как быки на ярмарках.
– Король велит высасывать яд, – недовольно проворчал один из стражей, – как будто это то же, что на, поешь смородины.
– Так знайте, – воскликнул король, обращаясь к страже, – что Ричард никогда еще не приказывал того, чего бы не решился сделать сам!
И без дальнейших церемоний, несмотря на все предостережения окружающих, ни на почтительное сопротивление нубийца, не теряя времени, он приложил свои губы к ране оруженосца и стал высасывать из нее кровь. Но когда король остановился для того, чтобы сплюнуть высосанную отравленную кровь, нубиец отскочил и, наскоро перевязав руку, энергичным жестом заявил свое непоколебимое решение не допустить более высокого проявления человеколюбия Ричарда.
Стража увидела в поступке короля живой укор для себя. Линг Аллен выступил вперед и заявил, что если это необходимо, то, чтобы воспрепятствовать королю продолжать такое лечение, его губы, язык и зубы готовы услужить чернокожему, как он называл нубийца, и что, наконец, он скорее согласен целиком проглотить чернокожего, чем допустить своего короля Ричарда еще раз прикоснуться губами к отравленной ране.
В это время вошедшие в шатер Невил и прочие офицеры стали решительно отговаривать короля от дальнейшего высасывания яда.
– Прекрасно, прекрасно, – сказал Ричард, – но к чему столько шума из-за пустяков. Опасность миновала, и зайца след простыл. Рана нубийца ничуть не опасна, рассвирепевшая кошка, наверное, гораздо больнее оцарапала бы, нежели поранил этот негодяй… А что касается лично меня, то, ради вашего успокоения, я приму драхму противоядия, хотя это совершенно излишне.
Так говорил король, смущаясь и сам, быть может, своей услуги рабу – поступка, продиктованного прекрасными свойствами его души. Но поскольку Невил продолжал ворчать и толковать об опасности, которой, по его мнению, все-таки подвергся король, то Ричард строго велел ему прекратить.
– Замолчи, Невил, и ни слова больше о таких пустяках. Я только хотел показать этим глупцам, зараженным разными предрассудками и предубеждениями, каким образом они могут оказывать друг другу помощь в том случае, если бы на нас стали нападать подобные подлые трусы с отравленным оружием. Кстати, Невил, возьми этого нубийца с собой в свой лагерь. Я изменил свое первоначальное намерение, но смотри, позаботься, чтобы с ним обращались как следует, и следи, – добавил король шепотом, – чтобы он не улизнул. Мне кажется, что этот молодец вовсе не тот, кем мне представился. А вы, обжоры и пьяницы, ступайте по своим местам и впредь будьте осторожнее и бдительнее. Не воображайте, что здесь – как в нашей благословенной Англии, где сначала хорошенько побранятся, а затем уже дерутся, где не нападают исподтишка с кинжалом в руках и где только заговорщики подсылают убийц. Это не наша страна, где нападение совершают открыто, где, обнажая меч, вызывают неприятеля на бой. Здесь вместо стального нарукавника вам бросят шелковую перчатку, горло перережут пером горлицы, пронзят вас булавкой. Идите, но помните: держите ухо востро, глядите во все глаза, меньше болтайте, больше воздерживайтесь от пьянства и будьте осмотрительны во всем, или я так проморю вас голодом, что вы у меня похудеете не хуже старой клячи!
