«Трудно сказать, кто более революционно настроен, правые ли низы или левые интеллигентские круги. Характерно, что недовольство объединяет и тех, и других, – писал он. – В глазах русских людей власть имущие позорно оскандалились»[696]. В 1917 г. он отказался войти в состав Государственного совета, а после установления Советской власти был отстранен от преподавания, в 1919 г. арестован и казнен.
Одновременно с A.C. Вязигиным в III Государственную думу был избран еще один специалист по всеобщей истории – профессор Киевского университета Иван Васильевич Лучицкий. Его общественно-политические взгляды радикально отличались от взглядов Вязигина – он был кадетом, членом ЦК Кадетской партии[697]. Тесно сотрудничая в период первой русской революции с В. И. Вернадским, CA. Котляревским, П. Б. Струве и другими, И. В. Лучицкий был склонен осуждать проявления «революционного террора» и такие же беспорядки в стране, являясь сторонником республиканских традиций в их западноевропейском варианте. В отличие от многих коллег по Кадетской партии, И. В. Лучицкий обладал практическим опытом работы в органах местной власти. Он состоял гласным Киевской городской думы, был земским гласным в Полтавской губернии и почетным мировым судьей Золотоношского уезда[698]. При избрании в III Государственную думу по списку Кадетской партии историк рассчитывал на продуктивную работу, хотя у него уже существовали сомнения в способности кадетов и Думы решать действительно серьезные вопросы[699]. К тому времени И. В. Лучицкий опубликовал немало работ по истории крестьянской общины в Малороссии[700], и неудивительно, что его выступления в Думе затрагивали прежде всего проблемы украинского населения. В декабре 1909 г. он выступал по вопросу о законопроекте о низшей школе, предложенном октябристами. Историк считал, что украинцев вполне можно отнести к так называемым «инородцам первого сорта»; к ним, в частности, относились поляки, чехи, немцы, литовцы и грузины. Этим народам в Российской империи по предложенному законопроекту разрешалось преподавание в школе на национальных языках. И. В. Лучицкий настаивал на том, чтобы в список внесли и украинцев, имевших развитый литературный язык. Однако, несмотря на поддержку фракции кадетов, голосование было не в пользу предложения историка. Похожая ситуация сложилась и спустя некоторое время по вопросу о судопроизводстве на украинском языке[701].
Деятельность Думы быстро разочаровала ученого. Позднее другой историк, Н. И. Кареев, также попробовавший себя на думском поприще, заметил, что И. В. Лучицкий «был рожден менее всего политиком, он начинал тяготиться деятельностью в Думе, скоро перешедшей в полную бездеятельность, и своим положением в партии, с лидерами которой все более и более расходился. По слишком большой субъективности своего характера и нервности темперамента он мало был пригоден к политической деятельности»[702]. Думается, однако, что дело тут не столько в характере И. В. Лучицкого, сколько в атмосфере, царившей на заседаниях III Государственной думы, и в итогах ее деятельности. В отличие от достаточно плодотворной работы в составе городской думы Киева, петербургская политическая стезя у ученого не сложилась. Он вышел из партии кадетов и отказался баллотироваться на следующих выборах в Думу.
Столь же разочарованным в деятельности Государственной думы, только I созыва, оказался другой «всеобщник» – кадет Николай Иванович Кареев. Активная жизненная позиция Н. И. Кареева, проявленная им и в Варшавском, и в Санкт-Петербургском университетах, его энергичные попытки совершенствовать университетское и гимназическое преподавание (в университете он вел курс по гимназической педагогике) привели к тому, что его политические взгляды к 1905 г. были четко определены. Н. И. Кареев также приобрел некоторый опыт участия в деятельности местных органов власти, став в 1904 г. гласным столичной городской думы. Историк критически относился к российской политической действительности, считая, что от времени реформ Александра II ничего уже не осталось. В 1899 г. он поддержал студентов Петербурга во время их выступлений и был отчислен из университета, впрочем, как и И. М. Гревс и М. М. Ковалевский. Последний, занимаясь проблемами истории права, равно как и истории Средневековья, говорил о том, что Александр II хотел приучить людей к Конституции, а сегодняшним правителям это не нужно[703]. На собственном опыте ему приходилось сталкиваться с несправедливостью государственного строя. В январе 1905 г. М. М. Ковалевский входил в депутацию, которая ходатайствовала перед СЮ. Витте о предотвращении кровопролития[704], но результата не имела.
Избранный депутатом в I Государственную думу от Кадетской партии, Н. И. Кареев (депутатом от Харькова избрали и М. М. Ковалевского) стал одним из 161 депутата-кадета, которые составляли весомую часть состава I Думы (всего насчитывалось 478 депутатов). Однако права и полномочия Думы были ограничены, масса вопросов выведена из-под ее ведома, к тому же действовать этому органу власти пришлось недолго.
Тем не менее Н. И. Кареев успел проявить себя инициативным депутатом. Историк выступал по национальному вопросу (предлагая для процветания России «полное национальное самоопределение» населявших ее народов, в том числе поляков, латышей и грузин), за формирование несшего ответственность именно перед Думой правительства. Ученый надеялся, что Россия сможет стать государством, которое будет не столько охранять свои исторические традиции (подразумевая самодержавие), сколько содействовать процветанию граждан[705]. Однако инициативы Н. И. Кареева поддержки в Думе не получили, и в большую политику он не вернулся. Что не мешало историку постоянно анализировать деятельность правительства и текущие политические проблемы в статьях и речах. При этом пульс жизни постоянно чувствовался в его научных исследованиях, и он «не мог не задумываться над тем, когда и как захватит Россию в свой неудержимый поток длительная западноевропейская революция»[706].
Политические взгляды другого «всеобщника», учителя Н. И. Кареева В. И. Герье отличались большим консерватизмом[707]. Впрочем, взгляды ученого и отношение к ним менялись в той же степени, как изменялась политическая жизнь в стране. «Сам западноевропеец, он требовал от русской действительности западноевропейских форм и действий. Стремясь к «разумному» компромиссу между обществом и тогдашним правительством, он всю жизнь оставался строгим конституционалистом и, понимая жизнь страны как договор о правах и обязанностях между обществом и правительством, слыл до 1905 г. опасным либералом, а после – заядлым черносотенцем. В сущности, он не был ни тем, ни другим, и ни одна из сторон его не понимала» – таково было мнение современников[708]. Научные интересы ученого отличались значительным разнообразием – от церковной истории до истории Французской революции. Интенсивная преподавательская деятельность (в Московском университете В. И. Герье много лет возглавлял кафедру всеобщей истории) не помешала историку стать сначала гласным Московской городской думы, а потом и возглавить ее в сложные времена 1892–1904 гг.
Изменение политической жизни России в начале XX в. привело В. И. Герье в большую политику. С 1906 г. он стал одним из лидеров «Союза 17 октября», членом его московского ЦК. В 1907 г. историк становится членом Государственного совета по назначению (половина состава верхней палаты Российской империи избиралась по куриям, половина – назначалась монархом)[709]. А. Н. Савин в дневнике саркастически заметил по этому поводу: «Как насмеялась судьба над этим поклонником консервативного самоуправления! Назначенный профессор, назначенный член Государственного совета»[710]. В то же самое время М. М. Ковалевский был избран в Государственный совет от академий и университетов. В. И. Герье участвовал в 11 сессиях этого органа государственной власти, а политика Государственной думы стала отныне объектом его внимательного анализа. Ведь все законопроекты, принятые Думой, поступали на рассмотрение в Государственный совет, который после обсуждения выносил свое решение. Историк одобрял аграрную реформу П. А. Столыпина, осуждал попытки I Государственной думы присвоить себе слишком большие объемы полномочий. В. И. Герье считал, что опыт I Думы указал тот путь, на котором страна никогда не обретет свободы, не избавится «от дикого террора снизу и репрессалий сверху»[711]. Историк стремился в своей политической деятельности к тому чтобы сохранить в России созданную конституционную монархию, которая, по его мнению, «отличается от парламентской тем, что последняя есть владычество партий, первая же есть правительство, стоящее над партиями»[712].
