Но этот доклад не давал прямых доказательств того, что коммунисты осуществляют этот контроль. Гувер потянулся за авторучкой: «Я, например, не могу игнорировать служебные записки, касающиеся Кинга…» На следующий день после речи «У меня есть мечта» Салливан подобострастно написал: «В свете впечатляющей демагогической речи Кинга… Мы должны, если мы до сих пор еще этого не сделали, отметить его как самого опасного негра для будущего этой страны с точки зрения коммунизма, безопасности негритянского населения и национальной безопасности».
Результатом был «поистине политически взрывоопасный документ»[376], — сказал Ник Катценбах. Подписанный Гувером, он обошел весь Вашингтон — «попал в Белый дом — облетел его весь! — и в нем говорилось обо всех контактах Кинга с коммунистами». Это был политический динамит. Роберт Кеннеди распорядился изъять его, но слишком поздно. Он шокировал сенаторов и генералов. Эта служебная записка давала Гуверу необходимую ему мотивацию для ведения всеохватного наблюдения за Кингом и движением за гражданские права.
«Бобби считал, что это абсолютный шантаж, — сказал Катценбах. — Но он понимал, что не может — при том потоке служебных записок о связях Кинга с коммунистами — отказать Бюро в санкции на прослушивание его телефонных разговоров».
10 октября 1963 года и еще раз 21 октября Роберт Ф. Кеннеди одобрил просьбы Гувера о неограниченном электронном наблюдении за Кингом и штабом SCLC в Атланте. Дело было озаглавлено «Мартин Лютер Кинг-младший / вопрос безопасности — коммунист». Электронные жучки быстро принесли результаты. Когда Кинг ездил в последующие недели, в Вашингтон, Милуоки, Лос-Анджелес и Гонолулу, Бюро устанавливало скрытые микрофоны в его гостиничных номерах. Всего Бюро установило у Кинга восемь прослушивающих устройств на телефонные линии и шестнадцать жучков[377]. Расшифровки разговоров опечатаны по судебному распоряжению до 2027 года. Но их содержание — раскрытый секрет. Прослушивающая телефонная аппаратура записывала в основном мысли вслух Кинга, планы движения за гражданские права, оценки тактики и стратегии. Гостиничные жучки иногда улавливали звуки поздних ночных вечеринок, которые заканчивались явными звуками постельных утех. Агент ФБР Томас Ф. Макгоррей, находившийся на своем первом дежурстве в 1963 году, вел наблюдение за частной квартирой Кинга в Атланте. Никто не подвергал сомнению разумность прослушивания спален Кинга.
«Это вопрос нравственности»[378], — размышлял Макгоррей. Несомненно, так оно и было для Гувера.
«Гувер говорил мне, что «это ужасно»[379], — сказал агент ФБР Джек Данахай, который на протяжении десятков лет вел расследование деятельности коммунистов, вспоминая разговор в кабинете директора. — «Этот Мартин Лютер Кинг, священник, священнослужитель… меня это чертовски бесит». И он стукнул кулаком по письменному столу, покрытому стеклом. «О, черт», — говорит он. На самом деле он разбил стекло вдребезги». Директор проявлял свою враждебность и на бумаге. «Кинг — это «кот», помешанный на дегенеративных сексуальных желаниях»[380], — написал Гувер в гневе 27 января 1964 года.
Но наедине с собой у него были причины быть довольным по мере приближения конца четвертого десятилетия его пребывания в должности директора Бюро, и не только потому, что у него был компромат на своего заклятого врага.
Техническое наблюдение ФБР за иностранными посольствами и консульствами было почти всеохватным. Слежка ФБР за советскими шпионами и дипломатами в Соединенных Штатах была тщательная. Программа COINTELPRO после семи лет пробуксовки принесла результаты: собственные цифры Бюро показывали, что Коммунистическая партия Соединенных Штатов Америки сократилась до 4453 членов[381], что составляло около 5 процентов от ее численности в годы после Второй мировой войны. Бюро контролировало коммунистическую угрозу.
А когда пуля наемного убийцы привела Линдона Джонсона к власти в Белом доме, Гувер снова получил Верховного главнокомандующего, который испытывал удовольствие, разделяя с ним его секреты.
22 ноября 1963 года у Гувера состоялся последний значительный разговор с Робертом Кеннеди. Он был коротким и жестким. Гувер позвонил Кеннеди, чтобы сообщить ему, что его брат застрелен. «У меня для вас известие»[382], — сказал Гувер — не плохие вести, просто известие. Через сорок пять минут Гувер сказал Роберту Кеннеди, что его брат мертв.
Расследование ФБР убийства Кеннеди было в равной степени грубым: его совершил Ли Харви Освальд. Дело закрыто. Гувер не дал санкцию говорить о заговоре.
Официальное расследование комиссии Уоррена было скучным второстепенным событием для Гувера. Он не доверял ее руководителю — главному судье Эрлу Уоррену и внимательно следил за работой комиссии через тайного осведомителя, который был членом комиссии — конгрессмена Джеральда Р. Форда, будущего президента Соединенных Штатов.
Гуверу по-прежнему приходилось гасить рои слухов об этом убийстве. Председатель Судебного комитета сенатор Джеймс Истленд прислал предупреждение о том, что офицеры ЦРУ и служащие Госдепартамента утверждают, что «Освальд был тайным осведомителем ФБР»[383] и что «представители секретной службы пытаются возложить ответственность на ФБР». Это было плохо. Но и Линдон Б. Джонсон, и Роберт Ф. Кеннеди боялись, что мог существовать коммунистический заговор с целью убийства президента. Развивать эту тему публично было немыслимо. Это потребовало бы от них бросить вызов авторитету Дж. Эдгара Гувера, а ни тот ни другой не был готов сделать это. И Гувер, и Аллен Даллес — директор ЦРУ с 1953 по 1961 год и член комиссии Уоррена — позаботились о том, чтобы никто не прошептал ни единого слова о планах США убить Фиделя Кастро. Если бы существовал коммунистический заговор с целью убийства в отместку президента, если бы Советы или кубинцы приказали убить президента Кеннеди и если бы у Соединенных Штатов была хоть крупица доказательств этого, это был бы первый выстрел в новой мировой войне.
Гувер прекрасно знал, что Бюро виновато — по его собственным словам — в «явной некомпетентности»[384], неспособности взять Освальда под тщательное наблюдение за несколько недель до убийства. Рассерженный и неуравновешенный морской пехотинец побывал в Советском Союзе и вернулся марксистом-злоумышленником. О нем было известно в отделении ФБР в Далласе, что он коммунист-демагог, возможно, душевнобольной, который раздавал листовки в поддержку Фиделя Кастро и работал в Техасском книгохранилище, выходившем окнами на улицу, по которой должен был проехать кортеж автомобилей Джона Ф. Кеннеди. Через четыре дня после убийства президента Гувер узнал, что фамилия Освальда никогда не значилась в «Списке безопасности» ФБР — списке людей, которые представляли собой опасность ввиду «своей подготовки, склонности к насилию и подрывной деятельности»[385], если цитировать критерии самого Бюро.
«Нам не удалось довести до конца некоторые бросающиеся в глаза аспекты расследования личности Освальда, — заключил Гувер. — Это должно стать нам всем уроком»[386]. Он наказал агентов за нарушение долга, отвергнув предупреждения Делоуча о том, что официальные взыскания или письменные порицания могут быть истолкованы как «прямое признание того, что мы ответственны за небрежность, которая могла привести к убийству президента»[387]. Но Гувер был бы проклят, если бы позволил американской общественности так думать.
Глава 30. «Вы поставили этот телефон на прослушивание?»
«Эдгар, я вас плохо слышу. В чем дело? Вы поставили этот телефон на прослушивание?»[388] — спросил президент Соединенных Штатов.
«Нет, я бы так не сказал, — заявил со смешком Гувер. — Я прекрасно вас слышу, сэр», — сказал он Линдону Б. Джонсону, который сам записывал этот звонок на пленку.
В тот вечер, 27 февраля 1964 года, Джонсон был президентом уже девяносто семь дней. Каждый восход солнца приносил новые кризисы подобно тому, как утренняя газета ложилась на переднее крыльцо. Сегодня «горячей точкой» был туристический городок Святого Августина во Флориде, потрясенный убийствами на расовой почве и взрывом на Восточной железной дороге Флориды. Линдон Джонсон приказал Гуверу заняться этим делом. «Я не потерплю, чтобы людей взрывали бомбами», — сказал он.
Джонсон зависел от Гувера больше, чем какой-либо президент когда-либо. Он полагался на него в вопросах национальной безопасности, зарубежной политики и политических интриг. Он превозносил Гувера до небес в его присутствии. Какая-то часть его слов была сладкоречивой лестью, но какая-то — чистой правдой. Он хотел верить в Гувера.
