Во дворе спорыш жалостно приникал к ее ногам, точно просил остановиться. Вера сообразила: достаточно теперь порыва ветра — и всё вспыхнет, как факел: и хрупкий деревянный домик, и она сама.
- Ну и гори всё! — крикнула в беснующийся огонь. — Гори, раз тебе не нужно.
Вокруг клубился и извивался дым.
Небо прорвалось дождем, шумным, безудержным, запыхавшимся: он бежал, сбиваясь, этот запоздалый дождь, и все-таки успел спасти дом и девочку.
Надо было заново привыкать жить. И Вера привыкала. Днем разносила чужие письма на деревенской почте, а ночами, уже по-зимнему долгими, погибала в омуте безысходного одиночества.
У нее появилась игра. Приглядела один дом на дальней улице — домик как домик, кирпичный, с большими окнами и высоким крыльцом. Письма туда не ходили. По вечерам окна светились теплым зовущим светом, иногда мелькал голубоватый отблеск телевизора. В чужие окна Вера смотрела с бесприютной щемящей тоской — сколько себя помнила. А про этот дом зачем-то представила, что там жил бы Ярослав. Да, пусть бы он жил не с нею, но так от нее близко. Она украдкой ходила бы и смотрела на его окна, не гаснущие почти до рассвета. А к нему наверняка бы пришли красивые светлые стихи, а он и не знал — откуда.
Так и тянуло ее к этому дому, хоть и понимала, конечно, что это не вправду.
Решилась выйти в обожженный лес. Уцелели крайние деревья и пребольшой муравейник у тропы. А дальше лежала черная земля, ощерившаяся кое-где сухим ежиком сгоревшей травы. Жуткие скелеты деревьев, поваленные черные стволы. Вера побежала туда, где рос шиповник, молясь, чтобы огонь обошел его. На краю поляны обелиском беды застыл обугленный куст.
К вечеру девушка вернулась на поляну и принялась подкапывать несчастный шиповник, инстинктивно надеясь, что сумеет выходить. Твердая земля не поддавалась, глаза слезились от поднявшейся копоти. А дикий искалеченный шиповник цеплялся корнями за пепелище, почерневшими колючками отчаянно рвал Верины руки.
Уносила шиповник в свой двор, не замечая, что вся исцарапана, исхлестана им. Только бы выжил, проснулся по весне.
3
По календарю месяц прошел с их расставания.
Вера услышала на околице знакомую песню, только голос был чужой и немножко фальшивый, не грубой фальшью, а как-то по детски путающий ноты. «Я схожу с ума» — решила она, но не испугалась, покорно приняла эту возможность. Иногда сумасшедшим легче — они живут в счастливом мире, который сами себе придумали.
Мчится экспресс, а конечная — смерть. Малые станции — годы. Я спрыгну с подножки в последний момент, я спрыгну — к тебе, на свободу. Я спрыгну с подножки, колени разбив о шпалы, о мокрый щебень. Спасибо, что жив. Спасибо, что жив — скажу задождившему небу. Мчится экспресс через станции лет. У жизни я безбилетник. Я спрыгну с подножки в последний момент, перед тоннелем последним. Я спрыгну с подножки, о горе забыв, там, где ты ждешь и встречаешь. Спасибо, что жив. Спасибо, что жив — скажу я тебе, родная.
Вера обернулась, не чувствуя, что по лицу бегут теплые слезы, но увидела только какого-то пришлого старика. Тот смотрел на нее прямо и пристально.
- Откуда вы знаете эту песню?
- Я много знаю, — странно усмехнулся старец. — Вы молодые, у вас еще есть время и пожить, и узнать. И исправить, где оступились. А мое время почти всё уже прожито, вот и знаю, — в голосе старика не было грусти, и безо всякого перехода он добавил: — Помоги мне, деточка.
- Что? А… — Вера достала из сумочки деньги. — Извините уж, тут немного…
- Спасибо, дочка. Дай Бог, чтобы всё у тебя исправилось и сбылось. Езжай.
- Куда? — ошеломленно переспросила Вера. Старик укоризненно покачал головой.
- Тебе самой лучше знать, где тебя ждут.
…Москва, точно шлюха, еще больше понаглела и подурнела с той поры, как Вера видела ее в прошлый раз. Раскрашенная, стареющая, усталая шлюха. А ведь когда-то и она была боярыней — горькая, странная мысль.
Приехав в сумерки, девушка обошла дом и нашла окна Ярослава. В его комнате горела свеча зыбким тревожным огоньком. Таким неприкаянным смотрелось это окно среди чужих, ярких и уютных. Она вернулась к двери подъезда и поднялась по ступенькам.
- Ругаться будешь, что я приехала…
- Буду, — Ярослав взял ее ладони, притянул к себе. — Зайди.
Тихонько закрыл за нею двери. Света в прихожей не было.
- Ну, расскажи, как ты жила всё это время… Без меня.
О чем рассказывать? О том, как она не могла ходить в сумерках, а потом уже и белым днем — мучительно обознавалась, видела его чуть не в каждом прохожем? О том, как мечтала сгореть в лесном пожаре? Обо всех ночах, слившихся для нее в одну, ледяную, черную, как прорва, пустую?..
- Что рассказывать… Я без тебя не жила.
Ярослав не отпускал ее рук. им было светло и просто, будто прожили вместе много лет.
- А вы… — сбилась все-таки, отвыкла, — а ты как жил?
- Так же, — обнял ее и привлек к себе новым, смелым движением. В комнате затаился сумрак, свеча на окне почти догорела, оплывая еще живым теплым воском на старинное блюдце.
Греха не было. Грех гнездится там, где нет любви.
Ярослав заметил слезы на ее ресницах и то, как судорожно сглотнула комок в горле, скорей отвернулась, чтобы он не видел.
- Девочка моя… Я сделал тебе больно? Нам не надо было…
- Надо, — она прильнула к нему — счастливая, ошеломленная этим выстраданным счастьем женщина. В ее взгляде, в очерке губ была какая-то новая решимость. — Я люблю тебя, всю жизнь люблю. Просто мне уже сейчас страшно, что когда-то мне придется учиться жить без тебя. Нет! Я не смогу. Пусть из нас двоих я умру первая.
Ярослав попытался ее перебить, ему сейчас вовсе не хотелось говорить о смерти. Вера не слушала.
- Бог слышит и видит нас. Пожалуйста, Господи, сделай так. пусть я первая.
- Так нечестно: ты намного младше, — Ярослав попытался обернуть в шутку.
- Я слабее, родной. Мы теперь как одно целое. Только я без тебя не смогу. А ты сильный, ты сможешь.
Они не заметили, как свеча погасла, оставив изгоревший черный фитилек. В незашторенное окно с улицы глядел бесстыжий фонарь, по стенам бежали белесые тени.
- Умрем в один день, как в добрых сказках, — предложил Ярослав. Любимая покачала головой и засмеялась ребячливо:
- А давай вообще не станем умирать? Будем жить вечно, как ангелы. Как шиповник.
- Почему как шиповник? — Ярослав тихонько сцеловал замершую слезинку с ее скулы.
- не знаю… Мне кажется, что шиповник бессмертный. Даже через сто лет, если его век закончится — будут новые побеги, новые цветы…
Мрак за окном медленно светлел, и обоим стало тревожно оттого, что рассвет нарушит зыбкий мир, который создала эта ночь. День на всё смотрит по-другому — трезвее, беспощаднее.
- Давай уедем, — негромко заговорила Вера. — Тебе трудно в этом доме и в этом городе.
- Не надо. Я привык. Наверное… Знаешь, прости меня — не надо вообще ничего.
Вера приподнялась, в глазах ее метнулся страх.
- Гонишь меня? — спросила она с вызовом, неожиданно для себя самой.
- Нет. Не гоню. Когда я был молодым, Вера, у меня была мечта — построить свой дом далеко от всех… Ну, почти в лесу. Чтобы свой мир. Только я и мои самые близкие.
- Я живу почти в таком доме. Как будто он именно тебя ждал. Дома ведь живые, как люди. И иногда ждут своего хозяина.
- А иногда убивают, — сказал Ярослав резко.
- О чем ты?
- Ни о чем. Тебе не нужно это.
Вера поняла, что долго еще будет вот так натыкаться на каменную стену его скрытности. Его прошлое, до нее, очень большое, до многого он ее не допустит. Да ей и не надо. Если надо, то только чтобы унять его боль, разделить ношу — возможно, непосильную. Жизнь учила его разному, но доверять людям — никогда.
- Понимаешь, здесь я привык, здесь мой мир. Даже знакомые — они не очень близкие друзья, в мои годы уже важно то, что они свои, привычные. И город так же. Скотский, тяжелый — но привычный, свой.
- Поэтому тебе так трудно… Ладно. Жизнь сама решит, как нам быть.
Комната уже просматривалась ясно, сумерки были прозрачные, стеклянно-синие. Такой час в сутках — час самой отчаянной бессознательной тоски. Ночь осталась влажными каплями на холодном окне, дрожью черного, как грач, дерева. Миг до восхода солнца. Миг до новой судьбы.
4
Одиночество чувствуешь особенно остро, когда начинает рано темнеть и подступают долгие зимние ночи. Будто стареешь с каждым сгорающим днем.
Темнота настала раньше, чем ей положено. Занесенный снегом поселок с несмелыми огоньками в ладных деревянных домах выглядел по-старинному трогательно. Узкие неровные улицы были пусты, спросить пути не у кого, кроме разве у желтой выщербленной луны, насмешливо бросающей тени на искристый снег.
