В первой половине XV века Брунеллески и Донателло еще ощущали необходимость высвободиться из пут средневекового стиля, однако совсем скоро стремительный оборот событий столкнул их последователей лицом к лицу с другой угрозой —угрозой того, что их искусство может превратиться из посредника духовного самовыражения в драгоценный предмет потребления. Если живопись перестала играть роль подспорья для религиозного опыта, в чем тогда ее предназначение? Лучшим творцам Ренессанса принадлежала заслуга нового утверждения смысла, который изобразительное искусство сохраняло на протяжении тысячелетий. Подобно своим языческим предкам, они разглядели в человеке — с его телесными формами, эмоциями, тончайшей гаммой настроений» высокомерием и слабостями — не некое надприродное явление, а неотъемлемую часть вещественного мира. В микеланджеловском «Давиде» мы узнаем не рациональный объект, а воплощение физического начала, в «Умирающем рабе» мы видим запечатленное сексуальное переживание. Как и камнерезчики Парфенона за две тысячи лет до того, Микеланджело словно бы напоминал своим зрителям, что они прежде всего остаются существами телесными, чувствующими, эмоциональными.
Мир итальянских правителей, вельмож и купцов, вершивших дела в атмосфере непомерного частного богаства и политических интриг, пришел к неожиданному и печальному концу, когда в 1494 году французский король Карл VIII, стремительно преодолев Альпы и заручившись поддержкой миланских герцогов Сфорца, во главе тридцатитысячного войска прошел по всей Италии, чтобы завладеть неаполитанской короной. Эта военная интервенция решительно опрокинула долго и трудно складывавшийся между итальянскими городами–государствами баланс власти. Для изгнания французов Венеция пошла на союз с папством. Священной Римской империей (к тому времени уже находившейся в руках австрийской династии Габсбургов) и Испанией, однако итогом этого противостояния оказался конец эпохи самостоятельности североитальянских городов. На следующие полвека Италия, эта блистающая сокровищница, открытая для разграбления чужеземцам, опять, как когда‑то, превратилась в арену выяснения отношений между внешними силами: Франция, Испания и Габсбургская империя наводнили полуостров своими войсками. Город–государство не мог выдержать давления амбициозных национальных монархий, поэтому вскоре герцоги и правители Италии сделались марионетками в руках европейских великих держав. Карл V, император Священной Римской империи, а также властитель Испании, Бургундии и Нидерландов, и враждовавший с ним французский король Франциск I только в промежутке между 1520 и 1544 годами умудрились провести четыре военных кампании в северной Италии. Безумный хаос войны, сделавший обыкновением передвижение границ, перемену союзников, предательство, дипломатию и мятежи, окончательно разрушил иллюзорное представление о человеке, особенно о просвещенном правителе, как о неком благородном существе. Именно в этой атмосфере был написан полный горечи шедевр Никколо Макиавелли — «Государь». Жизненный путь самого Макиавелли как, вероятно, ничей другой, воплощает в себе все противоречия и заблуждения позднеренессансной Италии.
А
Б
Северная Италия в 1200 и 1490 годах
Многочисленные коммуны в границах номинально существовавшего Итальянского королевства в 1200 году (А) к 1490–м годам сократились до небольшого числа городов–государств (Б)
Не ожидая ничего хорошего от французского вторжения, в 1494 году Медичи бежали из Флоренции, и, после четырехлетнего правления монаха–аскета Савонаролы, в городе установился новый республиканский режим под руководством гонфалоньера Пьеро Содерини. В это время Макиавелли был назначен послом Флорентийской республики при европейских дворах, а позже, в 1509 году, вернулся для организации взятия Пизы флорентийской «гражданской» армией. Однако время гражданского правительства подошло к концу, когда объединенные войска папы Юлия II и испанского короля в 1512 году насильственно и к великому неудовольствию горожан восстановили во Флоренции власть династии Медичи. Макиавелли ненадолго заключили в тюрьму, а затем вынудили оставить публичную деятельность.
Пылкий республиканец, изгнанный с должности, претерпевший пытки и заключение от рук узурпаторов, Макиавелли написал «Государя» — потрясающе откровенное рассуждение о качествах, необходимых тому, кто желает добиться политического успеха. Столетия споров так и не решили вопрос о том, создавался ли «Государь» как едкая сатира или как прямой совет потенциальным властителям. Что гораздо важнее, Макиавелли, имевший огромный опыт участия в политике и наблюдения за ней, возможно, первым сформулировал ту истину, что хорошее правление нельзя установить, следуя каким бы то ни было отвлеченным рациональным правилам. В XV веке возрождение интереса к Цицерону, Титу Ливию, Сенеке и другим римским авторам сопровождалось возросшим вниманием к сочинениям Платона и Аристотеля — в 1438 году во Флоренции была даже основана академия, ставившая своей целью изучение платоновского наследия. Ее члены с энтузиазмом восприняли античную концепцию рационального мышления как средства открытия универсальных начал, равно применимых и в частной жизни, и в государственном управлении. Состоятельные студенты ученых–гуманистов охотно внимали наставникам, однако, как позже показал Макиавелли, связь усвоенных ими идей с практической политикой была обречена оставаться иллюзорной. Во–первых, в предшествующую эпоху пополанские и другие режимы прекрасно справлялись с задачей без всякой опоры на абстрактные принципы, сформулированные не имеющими практического опыта философами; во–вторых, гражданский гуманизм не имел никакого смысла в эпоху, когда чужеземная армия могла запросто навязать городу своего ставленника. Вместо того чтобы занимать себя умозрительным поиском руководящих начал, утверждал Макиавелли. политикам следует научиться понимать постоянно возникающие конкретные обстоятельства и затем попытаться заставить последние работать на себя. Его ключевым открытием было то, что абстрактные характеристики невозможно вычленить из действительности неким унифицированным образом: в один день тебе понадобится послать противнику приветствия и дары, на следующий — объявить ему войну, и при этом ни тот ни другой поступок нельзя рассматривать как «правильный», или «хороший», в отвлеченном, теоретическом смысле — все зависит от ситуации. Это революционное и во многом непонятое послание касалось не только политики, но и всякой сферы человеческой деятельности вообще. До Макиавелли философы и политические мыслители привычно исходили из того, что абстрактное рассуждение, рациональный анализ способны открыть человеку верный способ управления городом, ведения войны или даже планирования личной жизни. Однако Макиавелли. прошедший тяжелую школу испытаний и живший на исходе блистательного столетия своего города, прекрасно сознавал, что это лишь безрассудный самообман.
После изгнания французов из южной Италии в 1503 году сменявшие друг друга папы неизменно пользовались покровительством Испании и Габсбургской империи. За два десятилетия, в течении которых держался этот союз. Рим сделался центром итальянского мира, а понтифики подчинили себе правителей Милана, Мантуи и Фаррары и поставили своих фаворитов во главе Флоренции и Пармы. Это было время папы Александра VI (в миру Родриго Борджиа, отца Чезаре и Лукреции Борджиа, возглавлявшего церковь в 1492–1503 годах), Юлия II (Джулиано делла Ровере, годы понтификата 1503–1513) и Льва X (Джованни Медичи, годы понтификата 1513–1521) — состоятельных вельмож с севера, использовавших свое высокое положение, чтобы дать начало новой светской династии (Борджиа) или возродить влияние старой (Медичи). Коллегия кардиналов была переполнена выходцами из знатных итальянских семейств, торговавшихся между собой за папское место, в котором они видели сказочный источник дохода, и поэтому каждый вновь избранный глава церкви начинал щеголять семейственностью и богатством так, словно его обязанностью было доказать, что Рим ничем не уступает Милану, Венеции или Флоренции.
И Леонардо, и Микеланджело, и Рафаэль были призваны в Рим, чтобы послужить прославлению папского престола своим искусством (примерно в то же время в Вечном городе гостил немецкий монах–августинец Мартин Лютер). Однако связь между содержанием искусства и реальной жизнью была разорвана. Сознавая, что их городами распоряжаются посторонние люди, а религия попала под власть деспотов, итальянские вельможи, художники и простые люди все больше утрачивали ощущение того, что судьба находится в их собственных руках. В отсутствие подлинного гражданского общества, возвеличиванию которого посвящали свое дерзновенное творчество их предшественники, художники Высокого Возрождения все чаще отворачивались от действительности и обращались к надмирному. Изображения повседневного быта, религиозные сцены, запечатленные в обыденной обстановке итальянского города, сходили на нет, уступая место идеализированной красоте. Это было своеобразное возобновление платоновского миросозерцания, для которого «идеальный» мир представлялся более реальным, чем порочный мир чувств. Художники отправились на поиски совершенной красоты, поэты — на поиски совершенной любви. За краткий отрезок времени идеализирующее направление руками Джованни Беллини, Рафаэля, Микеланджело и других произвело на свет величественные произведения, несущие отсвет неземного сияния. Но отстранение от реальности не могло быть жизнеспособным, и вскоре искусство вступило в период вто- ричности, известный под уничижительным названием «маньеризма». По мнению искусствоведов, когда Рафаэль, Микеланджело и Леонардо разрешили проблемы, поставленные Джотто, для поиска нового элементарно не осталось места; однако живописи, содержание и форма которой были оторваны от реальности, приходилось не просто искать новое — ей было попросту нечем питать жизненные силы.
