Сначала она теребила бант на платье, потом завела руки за спину, но, сообразив, что так стоять неприлично, тотчас приняла исходную позу. Советуют же умные люди: если хочешь кого на свою сторону склонить, хорошенько его заболтай. Да начни, желательно, издалека, чтобы не огорошить собеседника своим внезапным предложением. Вот Ипва и заговорила Минорис зубы, а потом всучила ей какой-то подозрительный матерчатый мешочек на бечевке. Сказала, что в мешочке споры, и развязывать строго-настрого запретила.
— Носи на шее, не снимай, — посоветовала ардикта.
— А зачем он мне?
— Он поможет тебе стать искусной музой. Любая муза не муза до тех пор, пока не осчастливит хотя бы одного простого человека. В данном случае, вполне подойдет Таймири.
— Это еще почему? — вспыхнула Минорис.
— Я не разглядела в ней таланта на церемонии дароприношения, — солгала Ипва. — Полагаю, надолго она здесь не задержится. Настроение у нее наверняка будет портиться день за днем. Сама подумай: видеть, как товарищи играючи справляются с заданиями, которые ты раз за разом проваливаешь. Невелика радость.
Минорис вздохнула.
— Мне тоже ее жаль, — с сочувствием отозвалась Ипва. — Но ничего не поделаешь. Вернее, сделать-то кое-что можно…
— Я поняла, — твердо сказала та. — Если споры помогут ей собраться с духом… Но, выходит, я везде должна быть с нею рядом?
— Верно, — подтвердила ардикта. — Задачка не из легких, но ты справишься. С сегодняшнего дня можешь считать себя моей студенткой.
— Студенткой?! — ахнула Минорис. Быть студенткой у самой верховной преподавательницы! Вот обзавидуется Диоксид! Да что там обзавидуется! Локти кусать будет, что такую ученицу не удержал.
На задание под кодовым названием «Осчастливить Таймири» ардикта отвела своей подопечной ровно полгода и заявила, что желает получать отчеты каждые две недели.
— Какие такие отчеты? — оторопела Минорис. У нее как-то из головы вылетело, что в училищах заставляют марать бумагу по любому поводу. Причем не только студентов, но и профессоров. Вспомнилось, как Диоксид понуждал переписывать свитки и как сильно после этого болела рука.
Ипва заскрежетала зубами. На непонятливость у нее была аллергия особого рода. Поскольку большую часть дня ардикта проводила за налаживанием работы своего генератора тока, электричеством она пропиталась насквозь. Стоило ей раздражиться, как вокруг головы тотчас появлялся мерцающий нимб, а волосы, наэлектризовавшись, вставали дыбом.
— Ой, что это с вами? — испугалась Минорис.
— Пройдет, — с кривой усмешкой ответила та. — В отчетах ты должна будешь описывать реакцию Таймири на споры. Самочувствие, настроение, цвет кожи, цвет глаз, если он вдруг изменится. И лучше, если твои друзья не узнают, что ты была у меня. Тем более не стоит разглашать, что ты моя ученица. Пусть наш сегодняшний разговор останется в тайне.
— Тайна? Обожаю тайны! — улыбнулась Минорис, а про себя подумала, что так и не сможет отомстить Диоксиду. Ведь ему теперь даже намекнуть нельзя — ни об Ипве, ни о секретном задании.
Внезапно Ардикта обернулась, задев Минорис отлетевшей полой халата.
— А чем это занят наш глубокоуважаемый философ? — едко поинтересовалась она.
Пока Ипва инструктировала свою новую подопечную, философ бродил по залу, высматривая на стенах хоть что-нибудь, достойное внимания: какую-нибудь картину или гобелен. Так и не найдя ничего стоящего, он приблизился к загадочному столику, где, пыхтя дымом, горело несколько десятков свечей. Некоторые из них уже довольно сильно оплавились и стояли этакими рыжеволосыми вельможами в восковых камзолах. Другие и вовсе были погашены. Подставкой для свечей служила карта страны Лунного камня.
«Почему именно карта? Неужели нельзя было найти что-нибудь понадежнее? — думал Ризомерилл. — Например, коробку с песком. Если бы я не знал ардикту, решил бы, что она разрабатывает план военных действий или что-нибудь еще в том же духе. Тогда погасшие свечки означали бы завоеванные территории, а зажженные — места, где война в самом разгаре».
Оклик ардикты оторвал его от дедуктивных рассуждений.
— Чем занят? — дернувшись, переспросил он. — Карту вашу разглядываю. И должен заметить, воску тут накапало порядочно. Вы его что, не счищаете?
— А отчего вас так заинтриговала моя карта? Подите, подите-ка сюда. У меня для вас кое-что есть.
Ее язвительный тон настораживал, однако ослушаться философ не посмел. Часто моргая, поплелся к ардикте.
— Больно смотреть, как вы ковыляете на своих двоих. Может, вам пошло бы на пользу небольшое превращение? Сублимация, так сказать. Этого порошка, — Ипва похлопала по карману халата, — вполне хватит для осуществления эксперимента. Не хотите ли побыть джинном… в колбе с притертой крышкой?
— Нет-нет, пощадите! — прокаркал Ризомерилл и, отпрянув, спрятался за спиной Минорис.
Ардикта рассмеялась низким, грудным смехом, отчего похолодели оба.
— Не принимайте мою шутку за чистую монету, — сказала она. — Я вообще люблю пошутить над гостями, особенно если гости глазеют по сторонам и суют нос в чужие дела.
Она подтолкнула философа, поманила Минорис пальцем и направилась к высокой железной двери, за которой начиналась старая каменная лестница на первый этаж.
— Еще увидимся.
Всё тот же злорадно-ядовитый тон. Как Ипве только удается держать посетителей в страхе? Наверное, дело в мышах. Если бы она ставила чуть меньше опытов и почаще бывала на свежем воздухе, это определенно пошло бы ей впрок.
21. Об угнетении и превосходстве
Сэй-Тэнь сидела на мраморном бордюре фонтана, и мысли в ее голове блуждали отнюдь не радостные.
«Куда бы ты ни пошел, повсюду встречаешь себя. В людях — себя, в природе — себя. Куда ни взгляни, везде твое собственное отражение. Ну, сбежала я из столицы. Ну, добралась до мастерской счастья. А что толку-то? Счастье не в мастерских искать надо. Оно следует тенью за мной по пятам и всякий раз, стоит мне обернуться, ныряет за угол. Как же плохо мне! Как плохо! Словно вырвали из груди сердце, словно я не я…»
Вокруг безмятежно бормотали фонтаны, одни — невысокие и беспечные, другие — статные и важные. Как будто на званом вечере собрались — не умолкали ни на минуту. И вдруг посреди этого шепота-шелеста — голос! Не то голос, не то звон стеклянных колокольчиков:
— Свет мой, о чем грустишь?
Сэй-Тэнь даже оборачиваться не стала. Догадалась, что это ее неуловимое счастье колокольчиками прозвенело. Больше на его удочку она не попадется. Пусть себе звенит, пусть ласковыми именами называет. Глядишь, еще утешать научится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
