Закончилось все очень плачевно. День за днем оказываясь в ловушке ненужных и тяжелых размышлений, я скатывалась в какую-то пропасть самоедства, самобичевания и самоуничтожения.
Знаете, во что все вылилось? Это произошло позже, но произошло.
Доктор Крис испугалась того, что происходило, и попросту отправила меня в больницу! Они солгали, накачали меня наркотиками и дали подписать какую-то бумагу. Я мало что понимала в том состоянии, цеплялась за Марианну Крис, как за последнюю надежду вылезти из ощущения провала в темноту, и готова была ради этого на все. Но даже сейчас я помню, что разговоры были об отдыхе в больнице, никто не говорил, что меня поместят в психушку!
Как могла доктор Крис, прекрасно знавшая, что моя мать именно в таком заведении провела половину жизни, что мои бабушка и дедушка тоже страдали сумасшествием, что я до смерти боюсь свихнуться и попасть в психиатрическую лечебницу, отправить меня туда, как буйную больную? Да, после известия, что многие считают меня виновницей смерти Кларка Гейбла (хотя он умер просто от перенапряжения), у меня была мысль выброситься из окна. Но разве не дело психиатра помочь пациенту выйти из такого состояния, внушить надежду на жизнь, а не изолировать его в четырех стенах без окон и с прозрачной дверью? Наверное, доктор Крис просто испугалась ответственности и торопилась переложить ее на других, но не лучше ли было просто оставить меня в покое?
Я очень смутно помню то, как оказалась в стенах больницы, зато помню, как меня долго вели какими-то коридорами и за нами с грохотом закрывались двери.
– Где я?
Думаете, ответили? Нет, я для них помешанная, с которой разговаривать не стоило.
Док, это камера, настоящая камера, где окна зарешечены, а дверь стеклянная! И никаких ширм, чтобы спокойно сходить в туалет или помыться, все на виду у персонала. Я никогда не стеснялась наготы, но только не вынужденной. Когда сквозь стеклянную дверь видишь, как по ту сторону собирается персонал, чтобы посмотреть, как я буду сидеть на унитазе или биде, как я сплю или не сплю, но мучаюсь посреди голых стен… очень хочется запустить чем-нибудь в эту стеклянную дверь.
Меня охватил настоящий ужас, ведь случилось то, чего я так боялась, – психушка! Немного придя в себя и осознав, где нахожусь, я просто впала в панику. Найдите человека, даже никогда не бывавшего у психиатра и не имеющего больных родственников, который не испугался бы на моем месте. Перестало хватать воздуха, показалось, что не просто проваливаюсь в черную яму, но и задыхаюсь.
Идиоты-врачи считали меня сумасшедшей. Персонал таращился на меня сквозь стеклянные двери, как на диковинку. Потом я узнала, что доктор Крис поместила меня туда под вымышленным именем как Фэй Монро, но это не помогло, скоро все поняли, что я Мэрилин Монро, и любопытных у двери прибавилось, всем интересно посмотреть на сумасшедшую звезду.
Кажется, я устроила настоящую истерику, требовала выпустить меня: запустила в окошко стулом, чтобы привлечь к себе внимание не любопытного персонала, а хотя бы врачей. Разбитые в кровь кулаки, запущенный в стекло стул привели только к тому, что у меня отобрали все: одежду, сумочку, книги, которые Крис позволила взять с собой, обещая, что я смогу почитать во время «отдыха».
Больничная рубаха (с обещанием связать рукава за спиной, если не перестану буянить), круглосуточный надзор и снова лекарства, после которых впадаешь в состояние прострации.
Сколько дней или ночей прошло? Не знаю, получается, что двое суток. Двое суток непрекращающегося кошмара и состояния действительно близкого к помешательству. Док, знаете, каково это – бороться за собственный разум, когда тебя поместили в каменный мешок безо всякой связи с внешним миром и надежды выйти, да еще и уверяли, что ты уже свихнулась? Чтобы действительно не потерять остатки способности воспринимать действительность, я принялась рассуждать: просто это я играю помешанную. Для того чтобы ее играть, вовсе не обязательно и впрямь быть таковой. Меня поместили в декорации палаты для умалишенных и забыли там на некоторое время. Беситься и бить стекла бессмысленно, я должна вести себя как нормальный человек.
Я принялась мысленно читать стихи, вспоминать, но совсем не свое детство или больных родственников, а лучшие моменты своей жизни, интересных людей, тех, с кем я общалась с удовольствием. Артура не вспоминала.
А идиот-доктор все задавал и задавал один и тот же вопрос:
– Почему вы чувствуете себя такой несчастной?
– А вы были бы счастливы, окажись запертым в камере-одиночке с зарешеченными окнами?!
Он чуть улыбнулся:
– Но ведь я тоже здесь…
– Сидите? Лежите? Нет! Вы можете выйти, так выпустите и меня тоже. Я буду счастлива.
Помню еще один дурацкий вопрос:
– Как вы полагаете, почему и что с вами происходит?
Я взорвалась:
– Я плачу огромные деньги врачам, чтобы вы разобрались в этом, а вы спрашиваете меня?!
Кажется, после этой фразы он задумался. Во всяком случае, мне разрешили написать записку, а потом позвонить.
Получается, они вовсе не были уверены в моем сумасшествии, но поместили сразу в каменный мешок, как буйную.
Я написала Страсбергам. Кому же, как не им, моим самым близким друзьям и наставникам? Умоляла вытащить меня оттуда, потому что, оставаясь, я наверняка свихнулась бы и действительно.
Казалось, Страсберги должны примчаться и немедленно доказать лечащим врачам, что я нормальная, хотя очень нервная и способная впадать в депрессию. Док, но ведь депрессия и сумасшествие не одно и то же?
Мне стоило огромных усилий справиться с собой и удержаться от еще одной истерики в ожидании ответа от Страсбергов. Я понимала, что если начну снова бить стекла или демонстративно раздеваться, чтобы устроить шоу для персонала, то не выйду оттуда никогда. Старалась вести себя как можно спокойнее и сдержаннее.
Но ответа от Страсбергов не было. Как знать, может, им и вовсе не передали мою записку? Знаете, какое это отчаянье, когда те, кому ты веришь и на кого рассчитываешь, не приходят на помощь? Что я могла думать: что они поверили в мое помешательство и отказались от своей сумасшедшей приятельницы или что просто ничего не знают обо мне? И то и другое ужасно, потому что отказ самых близких людей, которым доверяешь, означает гибель. Но и то, что, позволив для вида написать кому-то, эту записку не передают, означает, что выбраться из каменного мешка невозможно.
Понимаете, оба варианта означали гибель! Наверное, я никогда не была такой собранной и решительной, как тогда, когда там, в психушке, пыталась добиться своего освобождения. Осознав, что требовать подобное бесполезно, напротив, это приведет только к ужесточению содержания, я принялась осторожно просить, чтобы мне позволили позвонить хоть кому-то.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
