Кроме того, герой «Пародии» назван несоветским. А на нескольких фонограммах этой песни звучали такие варианты: «Жил в гостинице “Советской” / Несовей-ский человек», «Сбил с пути и с панталыку / Несовейский человек», «А в гостинице “Сов ейской” / Поселился мирный грек»[630]. И вообще этот нарочито искаженный эпитет часто встречается у Высоцкого: «И всю валюту сдам в совейский банк» («Передо мной любой факир — ну, просто карлик!»[631]°7), «Я всегда во всё светлое верил — / Например, в наш совейский народ» («У меня было сорок фамилий»[632] [633] [634] [635] [636]), «За хлеб и воду, и за свободу — / Спасибо нашему совейскому народу!» («За хлеб и воду»400), «Встречаю я Сережку Фомина, / А он — Герой Совейского Союза» («Песня про Сережку Фо-мина»4'0), «Не дам порочить наш совейский городок» («Песня автозавистника»4 н). Да и в письме Высоцкого к И. Кохановскому от 20.12.1965 читаем: «Сука я! Гадюка я! Падлюка я! Несовейский я человек, и вообще — слов и эпитетов нет у меня!»/12.
Этот издевательский эпитет вызывал сильнейшую ненависть как у властей, так и у всего «культурного» официоза. Режиссер Одесской киностудии Валентин Козач-ков рассказал (2003) примечательную историю: «…познакомил меня с Высоцким Сева Абдулов. Когда это было, не знаю. Году в 65-м. Но самое интересное, что я как раз снимал дипломную работу. Автором у меня был Евгений Долматовский, знаменитый поэт-песенник, а композитором — Соловьев-Седой Василий Павлович. Гиганты! И были записи Высоцкого на катушечных магнитофонах, других тогда не было. И я дал послушать Долматовскому и Соловьеву-Седому. Ну, два мэтра, понимаешь?! Я говорю: “Послушайте”. Долматовский: “Что ты! Это же херня. Этот… что он пишет?! ‘Совейскому народу’. Б… За одно это надо сажать”. Ладно. Дня через три Соловьев-Седой говорит: “Принеси мне эти кассеты, я хочу послушать”. Приношу в “Красную” — гостиницу. Слушает. Заходит Долматовский: “Что? Эту херню слушаешь?”. Соловьев-Седой говорит: “Женька, ты ни хрена не понимаешь. И твой ‘Огонек’ забудут все. А вот это останется очень надолго! Вот это будущее, понимаешь. Вот это вот скоро загремит”. Это говорил один из самых ведущих, знаменитых композиторов-песенников Василий Павлович Соловьев-Седой. Долматовский еще раз послушал: “Да. Да. Понимаешь. Да. Но до чего же это ‘совейский народ’ — это издевательство. Но до чего же здорово, до чего же социально!”. Это было в Одессе. Такая вот история»[637] [638] [639].
Впрочем, даже такая позитивная оценка не помешает Соловьеву-Седому активно включиться в кампанию травли Высоцкого в печати.414 Да и тот же Долматовский в конце 1960-х на заседании худсовета фирмы «Мелодия» публично выступил против его песен: «Любовь к Высоцкому — неприятие Советской власти. Нельзя заблуждаться: в его руках не гитара, а нечто страшное. И его мини-пластинка — бомба, подложенная под нас с вами. И если мы не станем минерами, через двадцать лет наши песни окажутся на помойке. И не только песни»415. Так оно и случилось.
Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной,
Наш родной Центральный рынок стал похож на грязный склад, Искаженный микропленкой, ГУМ стал маленькой избенкой, И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.
В черновиках есть даже такой вариант: «И везде от слова “бани” оставалась буква “б” <…> И уж вспомнить неприлично, чем казался КГБ» /1; 516/.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Герой запечатлевает советскую действительность с фотографической точностью, и реальная картина оказалось прямо противоположна той, которую власти пытались создать на словах. Причем это разоблачение очень не по душе толпе, от лица которой и даны вышеприведенные строки, и не только они: «А потом в нормальном свете представало в черном цвете / То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив».
Но работать без подручных, может, — грустно, может, — скучно, Враг подумал — враг был дока, — написал фиктивный чек, Где-то в дебрях ресторана гражданина Епифана Сбил с пути и с панталыку несоветский человек.
Происходит встреча героя с виновником его будущих бед (в «Случае» подобная встреча — с директором ателье — тоже происходит в ресторане). Но надо сказать, что герой сам нарвался на нее: он первым завел знакомство с Епифаном. А в 1965 году появилась «Песня про попутчика», где герой тоже стал инициатором знакомства со своим будущим врагом: «Предложил я, как полагается: / “Может, выпить нам, познакомиться…”», — события развивались по схожему сценарию: «Помню, он подливал, поддакивал», — после чего герою «пришили дельце по статье Уголовного кодекса».
Также и Джон Ланкастер попадает в сети: «Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным, / Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел. / В общем так, подручный Джона был находкой для шпиона — / Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел! <.. > “А за это, друг мой пьяный, — говорил он Епифану, — / Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин!” / Враг не ведал, дурачина, — тот, кому всё поручил он, / Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин».
Вообще советские чиновники и чекисты часто выставляют себя добропорядочными гражданами: «Притворились добренькими, / Многих прочь услали / И пещеры ковриками / Пышными устлали» («Много во мне маминого…», 1978).
Да, до этих штучек мастер этот самый Джон Ланкастер!..
Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек — Обезврежен он, и даже — он пострижен и посажен, А в гостинице «Советской» поселился мирный грек.
Аналогичным образом разрешился конфликт в «Песне про попутчика»: попутчик «сдал» героя в КГБ и поселился на том месте, куда тот должен был приехать («Он живет себе в городе Вологде, / А я — на Севере, а Север — вона где!»). В «Пародии» же на месте героя, который был «обезврежен» и «посажен» чекистом Епифаном, «поселился мирный грек», то есть, как можно предположить, тот же самый Епифан. Поясним:
1. Имя «Епифан» — греческое по происхождению.
2. В образе грека враг будет представлен вскоре в «Песне о вещей Кассандре» («Какой-то грек нашел Кассандрину обитель…»).
3. Ситуация с «поселением» найдет продолжение в «Песне Вани у Марии» (1974): «Там сидел за столом да на месте моем / Неприветливый новый хозяин»; и еще в ряде произведений: «И откуда набрался терпенья я, / Когда мать ее — подлая женщина — / Поселилась к нам без приглашения / И сказала: “Так было обещано!”. / Они с мамой отдельно обедают, / Им, наверное, очень удобно тут, / И теперь эти женщины требуют / Разделить мою мебель и комнату» («Вы учтите, я раньше был стоиком…», 1967), «Ну что ж такого — выгнали из дома, — / Скажи еще спасибо, что живой!» («Подумаешь — с женой не очень ладно!», 1969), «Я с позором едва притащился домой, / И жена из-за двери сказала, / Что ей муторно жить с проигравшим со мной, / И мамаша ее поддержала. / Бил, но дверь не сломалась, сломалась семья…» («С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…», 1971).
***
Наблюдаются поразительные сходства между «Пародией на плохой детектив» (1966) и песней «Про Джеймса Бонда, агента 007» (1974), перед исполнением которой Высоцкий всегда рассказывал историю, частично придуманную им, о том, как прототип Джеймса Бонда — британский актер Шон Коннери — приехал в Россию сниматься в советско-британско-итальянском фильме «Красная палатка» (1969): «Он не хотел ехать, боялся, что здесь поклонники еще более дикие, чем там, и что отсюда он просто никогда не выберется. Но, однако, потом согласился — все-таки интересно посмотреть столицу нашу. <.. > Он организовал стол, накрыл, купил в “Березке” всяких напитков хороших. И всех развлекал, правда, по-английски, а там, в этой компании, уже и по-русски к концу вечера не могли особенно разговаривать. И, в общем, всё выпили, съели и ушли. И остался он один у разрушенного стола, где было допито и съедено всё, и, видимо, повторял по-английски, что: “Да, действительно, это загадочная страна, таинственная”»[640] [641] [642] [643].
