Вот так всё и происходило: публично они конфисковывали записи Высоцкого, а потом сами их заслушивали до дыр, либо приглашали Высоцкого к себе с концертами, после чего официально чинили ему запреты. Показательно в данном отношении свидетельство режиссера Гарри Бардина: «“Ты понимаешь, — сказал он мне, — как глупо: сначала я пою на Лубянке, они для себя записывают, а потом мне это запрещают”. И он сказал фразу: “Я власти неугоден”»[652] [653].
Если вернуться к Джеймсу Бонда, то можно заметить, что его популярность: «Артист Джеймс Бонд, шпион, агент 07. <…> Настолько популярен, / Что страшно рассказать», — напоминает популярность самого Высоцкого: «И один популярный артист из Таганки» («Несостоявшийся роман», 1968). А вот что он сказал в 1977 году калифорнийскому музыканту Майклу Мишу (Michael Mish), у которого останавливался в гостях в Лос-Анджелесе: «Ты знаешь, я страшно знаменит. Нет такого советского человека, который бы не знал меня»429
В строках «С него сорвали свитер, / Отгрызли вмиг часы / И растащили плиты / Со взлетной полосы» трудно не узнать аналогичный мотив из написанной годом ранее песни «Я из дела ушел»: «Растащили меня, и, как водится, львиную долю / Получили не те, кому я б ее отдал и так».
А строки «Набросятся — и рвут на сувениры / Последние штаны и пиджаки» почти буквально повторяют высказывание Высоцкого от 13 марта 1973 года о своей популярности: «По-человечески даже пожрать не удается… — Но ведь рядом ресторан “Донбасс”. — Пойдешь в ресторан, — горько ухмыльнулся Владимир, — всякие идолопоклонники одежду разорвут в клочья себе на сувениры»[654]. Сравним в песне: «Мол, все равно на клочья разорвут». Поэтому ему приходилось избегать поклонников: «Вот так и жил, как в клетке». А в «Моей цыганской» (1967) то же самое говорил о себе лирический герой: «Рай — для нищих и шутов, / Мне ж — как птице в клетке».
Теперь вернемся еще раз к «Пародии на плохой детектив»: «Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью, / Щелкал носом — в нем был спрятан инфракрасный объектив. / А потом в нормальном свете представало в черном цвете / То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив».
Похожие образы появятся в «Письме пациентов Канатчиковой дачи в редакцию телепередачи “Очевидное — невероятное”» (1977): «Вон дантист-надомник Рудик. / У него приемник “Грюндиг”, / Он его ночами крутит, / Ловит, контра, ФРГ».
Совпадает даже размер стиха в обоих фрагментах (а контрой назван и герой «Пародии»: «Враг не ведал, дурачина…»; сам Высоцкий также жаловался Алексею Герману, что его «чуть ли не врагом выставляют»[655] [656] [657]). Кроме того, одинаково говорится о реакции «вражеской» радиостанции: «А потом про этот случай раструбят по Биби-си» = «У ученых неудача, / Би-би-си <о ней> трубит» (АР-8-61).
Возникает также параллель с «Песней про Джеймса Бонда», поскольку и Бонд, и Рудик скрываются от постороннего внимания: «Он на своей на загородной вилле / Скрывался, чтоб его не подловили» /4; 218/ = «Он ушел на дачный прудик, / Голос вражеский поймал» /5; 472/. Сравним заодно с наброском 1969 года: «Я сегодня поеду за город / И поляну найду для себя» /2; 592/, - и с «Песней о двух красивых автомобилях» (1968): «Из кошмара городов / Рвутся за город машины».
Что же касается героя «Пародии», то он пользуется инфракрасным объективом исключительно тайком, поскольку у Высоцкого «“инфра”, “ультра” — как всегда, в загоне» («Представьте, черный цвет невидим глазу…», 1972), и с этими инфра и ультра поэт, несомненно, идентифицировал самого себя, так как всегда был «в загоне» (мотив «загнанности» встречается во многих произведениях Высоцкого). Кстати, строки «И ультрафиолет, и инфракрасный — / Ну, словом, всё, что “чересчур”, - не видно» вновь возвращают нас к «Пародии», поскольку ультрафиолетовый цвет — это разновидность черного432, а главный герой «Пародии», во-первых, работает ночью, а во-вторых, на его фотографиях «представало в черном цвете / То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив». Похожую маску наденет на себя автор в «Песне Геращенко» (1968) и в «Куплетах Гусева» (1973), где будет выступать в образе сыщика: «Имеем дело с попираньем прав / И только с темной стороною нашей жизни» /2; 91/, «Имею дело с темной стороною, / А в светлой — обойдутся без меня» /4; 269/ (еще одна параллель между этими песнями: «Мой метод прост — брать всех под подозренье» = «Мой метод прост — сажусь на хвост и не слезаю»).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вообще же образ ультра Высоцкий впервые применил к себе в стихотворении, написанном еще в Школе-студии МХАТ! Начинается оно так: «Прошу простить меня за стиль мой ультранизкий, / Я ожидаю всё — и брань, и свист. / Она была надомной машинисткой, / А он был паровозный машинист^.
Таким образом, суть разбираемой строфы из «Пародии на плохой детектив» сводится к тому, что поэт, выступающий в образе «несовейского человека», при помощи инфракрасного объектива запечатлевает советскую жизнь с фотографической точностью (как в прямом, так и в переносном смысле).
А ведь если вдуматься: песни Высоцкого — это и есть фотографические снимки советской действительности, за которые в июне 1966 года он был «пострижен и посажен» (арест в Риге и пребывание в одиночной камере). Вот как этот мотив реализован в «Пародии»: «Наш родной Центральный рынок стал похож на грязный склад, / Искаженный микропленкой, ГУМ стал маленькой избенкой». А незадолго до этого, в сентябре 1966 года, появилось «Письмо из Москвы в деревню», где главный герой обращался к своей жене и также упоминал ГУМ: «До свидания! Я — в ГУМ, за покупками. / Это — вроде наш лабаз, но со стеклами». Сразу устанавливается тождество между двумя песнями: Центральный рынок = ГУМ; склад = лабаз. Причем если у «мистера Джона Ланкастера Пека» ГУМ превращается в избенку, то герой «Письма» приравнивает ГУМ к лабазу (то есть оба «играют на понижение», что создает контраст с советской пропагандой). Напрашивается вывод: герои этих песен — суть авторские маски, так как каждый из них «искажает» (с официальной точки зрения) советскую действительность.
Но продолжим сопоставление «Пародии на плохой детектив» с «Письмом пациентов Канатчиковой дачи».
Если в первом случае главный герой выступает в образе врага, то во втором появится такая строка: «Этот контра Рудик Вайнер» (черновик /5; 473/). Подобный образ лирического героя встречается в стихотворении «Я не успел» (1973): «Мои контрабандистские фелюги / Худые ребра сушат на мели», — а также в песне «Еще не вечер» (1968), где Театр на Таганке был представлен в виде пиратского корабля-корсара, за которым «гонится эскадра по пятам». Мы уже говорили о том, что и контрабандистские фелюги, и пиратский корсар являются продолжением масок вора, уголовника, заключенного и хулигана из ранних песен, то есть людей, находящихся вне закона и в оппозиции к официальной власти (20 июня 1974 года Высоцкий написал С. Говорухину, снимавшему фильм «Контрабанда»: «Так что продолжай, Славик, про контрабанду, хотя бы контрабандным путем. Если надо что-нибудь там вывезти или ввезти из инородного — поможем. Нам это теперь — тьфу» /6; 413/; в том же году начинается работа над «Таможенным досмотром», где герой будет размышлять: «На меня косятся. / К выходу броситься? / Встать за контрабандою в углу?» /4; 459/).
Самому же Высоцкому было прекрасно известно, что власти считают его «контрой»: «Впоследствии, вспоминая обо всем этом в Москве, Володя каждый раз особенно напирал на то, что, по версии отдела ЦК, “приехал сын Саака Карповича с контрой, — то есть, значит, не я приехал с Давидом, а он со мной…”»[658]. И сам он также ощущал себя контрой, поскольку настоящий поэт всегда будет противником тоталитарного режима (как сказано в «Балладе о вольных стрелках»: «И живут да поживают, / Всем запретам вопреки»; а в черновиках еще откровеннее: «Бедняки и бедолаги — / Все, кто против, вопреки…»; АР-2-157; сравним заодно с аллегорическим образом дождя в черновиках песни «Оплавляются свечи…», где вода пытается «сквозь просочиться, / Плоскостям вопреки» /3; 419/).
