Спуск закончился. Дорога, петляя, как заяц, уходила в глубь лесистой равнины. Это меня устраивало. Во-первых, лошади смогут отдохнуть, а во-вторых, если за нами действительно гонятся, выследить нас будет нелегко.
Примерно часом позже я решил, что опасность миновала. Мы остановились, чтобы перекусить, и почти закончили трапезу, когда Ганелон, не отрывавший взгляда от далекой вершины холма, вскочил на ноги, прикрывая глаза ладонью от солнца.
— Нет! — воскликнул я, быстро поднимаясь. — Этого не может быть!
Одинокий всадник выехал из пещеры. На мгновение он остановился, потом пришпорил коня и поскакал по нашему следу.
— Что будем делать? — спросил Ганелон.
— Уберемся отсюда как можно скорее. Постараюсь по крайней мере отсрочить неизбежное. Мне надо подумать.
Мы поехали вперед не торопясь, но мысли в моем мозгу мелькали с сумасшедшей скоростью. Неужели же не было способа как-то его остановить? Ничего путного мне в голову не приходило.
Стоял прекрасный полдень, и окружающий пейзаж портила лишь Черная дорога, к которой мы неуклюже приближались. Мне не хотелось портить его еще и пролитой кровью, в особенности если она окажется моей. Несмотря на то что у Бенедикта не было правой руки, я все равно боялся скрестить с ним шпаги. От Ганелона ждать помощи не приходилось — мой старший брат прихлопнет его, как муху, и не заметит.
В очередной раз повернув направо, я поменял отражения и вскоре почувствовал запах дыма.
— Он нас догоняет! — вскричал Ганелон. — Я только что… Смотрите, дым! Пожар! Лес горит!
Я рассмеялся и посмотрел через плечо. Холмы затянуло дымом, оранжевое пламя плясало по траве, слышался треск горящих ветвей. Наши лошади по собственной инициативе ускорили бег.
— Корвин! Это… вы?
— Да! Если б склон был крутым и на нем не росли деревья, я пустил бы по нему лавину!
На какое-то мгновение небо почернело от птиц. Мы ехали совсем близко от Черной дороги. Огнедышащий поднял голову и заржал. На его удилах застыли клочья пены. Он попытался встать на дыбы, потом взбрыкнул. Чемпион испуганно захрипел и кинулся вправо. Несколько драгоценных минут ушло у меня на то, чтобы успокоить лошадей и пустить их галопом.
— Он скачет за нами! — воскликнул Ганелон.
Я выругался и хлестнул лошадей. Мы ехали параллельно Черной дороге, никуда не сворачивая, и, оглянувшись, я увидел, что весь холм объят пламенем, а всадник несется по горящему склону во весь опор. Господи! На каком отражении Бенедикт откопал такого коня?
Я решительно натянул поводья, и постепенно лошади замедлили бег, остановившись футах в сорока от Черной дороги.
В конце концов, какая разница, где драться? И кто знает, может быть подсознательно у меня возникла болезненная тяга к этому черному миру, так сильно контрастирующему с тем, в котором я жил.
Я протянул вожжи Ганелону и соскочил на землю.
— Что вы собираетесь делать? — спросил он.
— Нам не удалось уйти от погони, и если Бенедикт прорвется сквозь огонь, он будет здесь через несколько минут. Бежать нет смысла.
Ганелон закрутил вожжи вокруг рожка козел и взялся за шпагу.
— Нет, — сказал я. — Ты никак не сможешь повлиять на исход поединка. Отгони фургон назад и жди. Если все закончится благополучно, мы продолжим путь. Если со мной что-нибудь случится, немедленно сдавайся Бенедикту. Ему нужен только я, и он единственный, кто может отвести тебя в Авалон. По крайней мере, ты окажешься на родине.
Ганелон нерешительно на меня посмотрел.
— Слушай, что тебе говорят, — сказал я. — Не медли.
Мой спутник опустил глаза и взял вожжи в руки.
— Желаю удачи! — воскликнул он и легонько хлестнул лошадей.
Я сделал несколько шагов в сторону и очутился рядом с полянкой, на которой росли молодые деревца. Затем я вынул Грейсвандир из ножен, бросил взгляд на Черную дорогу сзади и стал ждать.
Всадник, окутанный дымом, появился у самой границы огня. Сомнений не оставалось: это был Бенедикт. Закутав лицо шарфом и прикрывая обрубком руки глаза, он несся по склону холма, словно грешник, спасающийся из преисподней.
Скоро я услышу стук копыт. Из учтивости мне, конечно, следовало спрятать шпагу в ножны, но я боялся, что не успею ее вытащить.
Я попытался представить, какое оружие Бенедикт выберет для поединка. Впрочем, это не имело значения, потому что он одинаково хорошо владел всеми видами оружия. Ведь это Бенедикт научил меня фехтовать…
Может быть, вложить шпагу в ножны будет не только учтиво, но и разумно. Вдруг он захочет сначала поговорить? Я понимал, что сам напрашиваюсь на неприятности, но ничего не мог с собою поделать. Мне было страшно.
Я вытер мокрую от пота ладонь о плащ в тот момент, когда Бенедикт показался за поворотом. Думаю, мы увидели друг друга одновременно, и он тут же ослабил поводья, переходя с галопа на рысь. Однако останавливаться он явно не собирался.
У меня возникло такое ощущение, что свершается великое таинство. Окружающий мир стал нереален. Казалось, время остановилось, и я ждал целую вечность, глядя на человека, который был моим братом. В грязной одежде, с лицом, почерневшим от копоти, он приближался ко мне, нелепо задрав обрубок правой руки к небу. Огромный черный конь с красной гривой и красным хвостом бешено вращал глазами. На губах его застыли клочья пены, и дышал он так тяжело, что больно было смотреть. Шпага Бенедикта висела на перевязи за спиной. Управляя конем с помощью ног, он свернул с дороги, не отрывая от меня горящего взгляда. Левая рука его взметнулась, словно отдавая салют, и ухватилась за эфес, торчавший над правым плечом. Шпага со свистом вылетела из ножен, очертила сверкающий полукруг и замерла, нацеленная для смертельного удара. Сталь клинка блестела, как осколок зеркала. В эту минуту Бенедикт был настолько величествен, что я даже растрогался. Его шпагу, напоминающую формой косу, я видел раньше. Только тогда мы стояли плечом к плечу и отражали нападение врагов, которых, как я считал, победить было невозможно. В ту ночь Бенедикт доказал, что я ошибаюсь. Теперь это грозное оружие он направил против меня, и неожиданно я почувствовал, что могу умереть, — ощущение, которое я испытывал впервые в жизни.
Мое оцепенение прошло, и я отступил, встав за молодые деревца. Конь Бенедикта остановился, захрипел и повернулся боком, выбрасывая из-под копыт комья торфа. Из ноздрей его шел пар. Рука Бенедикта мелькнула с молниеносной быстротой, подобно языку жабы; перерубленное деревце примерно в три дюйма толщиной постояло на месте и медленно упало на траву.
Каблуки сапог со стуком ударили в землю, и вот уже Бенедикт шел ко мне, небрежно помахивая шпагой направо и налево, а молодые деревца падали, освобождая ему путь. Если б только он не был таким уверенным в себе, если б только он не был Бенедиктом…
— Бенедикт, — произнес я самым обычным тоном. — Она уже взрослая и вправе принимать любые решения самостоятельно.
Он и бровью не повел. Клинок звенел, проносясь по воздуху, тупо вгрызался в дерево, замедлял движение на долю секунды и вновь звенел с прежней силой.
Я поднял Грейсвандир, направив острие ему в грудь.
— Ни шагу дальше! Я не хочу с тобой драться!
Он встал в позицию и произнес только одно слово:
— Убийца!
Затем неуловимым движением он отбил мою шпагу далеко в сторону. Я блокировал прямой удар и сделал выпад, который Бенедикт небрежно отпарировал, продолжая наступать.
— Не понимаю, — сказал я, отражая атаку. — Я давно никого не убивал. Тем более в Авалоне.
Очередное перерубленное деревце начало падать, и Бенедикт чуть было меня не достал. Я успел отскочить в последнюю секунду.
— Убийца! — повторил он.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Лжец!
Я уперся ногам в землю и перестал отступать. Черт побери! Какая бессмыслица — умирать из-за поступка, которого ты не совершал! Я стал фехтовать быстрее, пытаясь найти незащищенное для атаки место.
Такого места не существовало.
— По крайней мере скажи, в чем дело! — вскричал я. — Прошу тебя!
Но Бенедикт, видимо, сказал все, что хотел. Он продолжал идти вперед, и я вновь вынужден был отступить. Фехтовать с Бенедиктом было все равно что драться с горной лавиной. Я подумал, что он сошел с ума, но легче от этого мне не стало. Если б на его месте оказался кто-нибудь другой, потеря рассудка рано или поздно заставила бы его допустить ошибку. Но рефлексы моего брата вырабатывались на протяжении многих веков, и я был искренне убежден, что движения Бенедикта останутся столь же уверенными и отточенными, даже если ему вырежут мозжечок.
Мое внимание было настолько поглощено поединком, что я не заметил, как в него вмешался Ганелон.
Издав боевой клич, он накинулся на Бенедикта сзади и прижал его руку со шпагой к туловищу.
