— Быть по сему, — милостиво утвердил князь.
— А как поступить с Азаматом Юлтимеровым?
— Этот лихой башкир нам еще пригодится, — поразмыслив, сказал Волконский. — Наказать шпицрутенами! Сам пойду полюбоваться, как станет извиваться и выть под ударами. Если не подохнет, то выпустите из темницы.
— Слушаюсь.
7
Кахым послал в Главную квартиру генералу Коновницыну рапорт: зачинщики мятежа по его личному приказу наказаны. В башкирских полках восстановлена дисциплина. Идут регулярные занятия со стрельбами и рубкой. Положение с питанием конников и с кормами для лошадей налаживается, но с великими трудностями и, к сожалению, весьма медленно.
Через неделю курьер привез вызов от Коновницына.
Прискакав в Тарутино, Кахым бросил поводья ординарцу и поспешил к генералу, но там теснились офицеры.
Коновницын бегло взглянул на усталое лицо Кахыма, кивнул и безучастно сказал:
— Утомились? Идите отдыхайте, в баню сходите. От имени главнокомандующего за наведение порядка в башкирских полках объявляю вам благодарность.
Кахым звякнул шпорами.
— Уставать мне в мои годы преступно, ваше превосходительство! Отпустите скорее в Муром. Меня там ждут.
Коновницын поморщился:
— Вопрос о создании башкирского корпуса не решен. Собственно, это дело не срочное… — И обратился к дежурному адъютанту: — Устройте их благородие Ильмурзина на постой и на довольствие.
Адъютант вызвал вестового, и тот повел Кахыма на все тот же постоялый двор — там было еще грязнее, чем до отъезда Кахыма, а постояльцев — офицеров резерва заметно прибавилось, да еще появились клопы… Через день-другой Кахым не выдержал и переселился в утепленную палатку с железной печуркой, стоящую тут же во дворе.
Каждый день он наведывался к Коновницыну, но генерал приветливо улыбался и утешительно говорил:
— Да вы отдыхайте, отдыхайте…
«Ничего не понимаю!.. Или мне не доверяют? Настрочил какой-то подлец донос, что я сам посматривал на Урал, за Волгу, и ждал вести от великого Салавата?!» — размышлял бессонными ночами Кахым, шагая по улице и поглядывая на крупные, хрустально чистые звезды.
Денно и нощно по улице скрипели колеса военных фур, визжали полозья саней, разъезжали на исхлестанных лошадях курьеры, перекликались часовые, пылали костры, и все это напоминало Кахыму башкирское кочевье на яйляу.
Как-то прибежал вестовой и позвал их благородие Кахыма к их превосходительству генералу Коновницыну.
На этот раз Коновницын был один в избе, лицо его от недосыпа пожелтело, щеки ввалились. Без предисловия он указал Кахыму на табуретку и сухо сказал:
— Вы, Ильмурзин, остаетесь здесь, у нас, офицером связи Главной квартиры с башкирскими полками.
— Позвольте…
— Приказы не обсуждаются, а выполняются, — строже напомнил генерал.
— Виноват, ваше превосходительство, но имею же я право спросить, будет ли сформирован Отдельный башкирский казачий корпус?
— Нет.
— Из-за событий в Муроме?
— Вы, ваше благородие, имеете право задавать мне такие вопросы? — скривив плоские губы, спросил Коновницын.
— Виноват.
— Да, виноваты. Покамест делаю вам замечание… Обойдусь без выговора. Запомните, что в Муроме ничего не произошло. Ни-че-го не случилось. И раз и навсегда забудьте о Муроме. А Восьмой полк получил пополнение и приступил к нормальным учебным занятиям. Признано целесообразным оставить башкирские полки из Муромского лагеря в составе ополчения Третьего округа генерала Толстого.
«Понимаю… Доверие потерять легко, а вернуть трудно! Две сотни Азамата кое-кого перепугали, а если в Отдельном башкирском корпусе вспыхнет мятеж?! Сколоченный, сплоченный корпус! Вот и побаиваются… Но я решительно против любой неурядицы. Пока Наполеон в Москве, пока французы на русской земле, башкирский джигит должен служить верно и сражаться бесстрашно! Я завтра, если придется, лично беспощадно расправлюсь с мятежниками!..» — говорил себе Кахым, возвращаясь в свою палатку.
Настроение у него было отчаянное. Коновницын не давал пощады ни себе, ни подчиненным — работал и днем и ночью. Это, конечно, похвально, Кахым не лентяй, но ведь обязанности офицера связи неопределенные, а быть мальчиком на побегушках Кахыму не хотелось. То ли дело в полку — все яснее, проще. И — по уставу!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Вечером к нему зашел полковник Толь с молодыми штабными офицерами Сашей Голицыным и Пашей Развоем.
Потолковали о разных новостях Главной квартиры и далекого Петербурга, юноши рассказали несколько соленых анекдотов.
Посмеялись.
— Разведчики князя Бадбольского взяли у Вереи в плен французского капитана, — сказал Толь. — По словам французика, положение Наполеона во всех отношениях плачевное. Зима. Подвоза продуктов нет. Едят конину.
— А что ж тут такого? Молодое конское мясо — сладкое, — заметил Кахым.
— Разве башкиры едят конину?
— Да. И очень любят. Степная кобылица, не изведавшая упряжки, отменного вкуса! — воскликнул Кахым.
— Откуда же у французов степные молодые кони? — разумно возразил Голицын. — Режут обозных и кавалерийских лошадей, тощих, костлявых.
— А что Беннигсен? — спросил Паша Развой.
— Да что Беннигсен!.. — выразительно пожал плечами Толь. — Строчит доносы на фельдмаршала. До сих пор не понял гениального маневра Михаила Илларионовича, отрезавшего Наполеону путь в хлебные южные губернии. А время-то идет!.. Французы в Москве слабеют, а мы в Тарутино крепнем.
— Что же все-таки произошло в Пензе? — поинтересовался Кахым.
— Ратник ополчения объявил себя полковником Емельяном Пугачевым!.. — засмеялся Толь. — Но дело-то не в нем, а в том, кто его подучил!.. Не иначе французский агент. Искра упала в сухое сено, вспыхнул пожар. Слава Пугачева не забылась.
«И Салавата не забылась, — подумал Кахым. — Но относительно французского агента-подстрекателя полковник Толь прав!»
— Ратники ополчения в городке Инсар взбунтовались, арестовали офицеров, — продолжал Толь, — но перепились, разнесли магазины и лавки… Так что генералу Крайнову в тот же день удалось подавить мятеж. Уральские казаки действовали лихо. Кстати, полусотня башкирских казаков из Пензы тоже сохранила дисциплину и крепко расправилась с бунтовщиками, — полуобернулся он к Кахыму.
«Я бы тоже расправился!» — сказал себе Кахым.
— А как же поступили с новоявленным самозванцем? — спросил Голицын.
— Да как поступили… Повесили! — вяло сказал Толь. — Многих бунтовщиков повесили.
— От пензенской искры, значит, полыхнуло и в Муроме, — сказал Кахым.
Толь кивнул:
— Да, и в Саранске, Чембаре…
8
Через день Кахыма вызвал фельдмаршал.
С волнением Кахым смотрел на рыхлое, отечное лицо Михаила Илларионовича с доброй, всепонимающей улыбкой; на толстом, неповоротливом Кутузове был походный длинный, до колен, сюртук.
— Благодарю, голубчик, за образцовое выполнение приказа — по-старчески добродушно произнес фельдмаршал. — Григорий Семенович тебя аттестовал похвально, и вижу теперь — не ошибся! Из Мурома пишут, что там порядок и спокойствие. Молодец! А сегодня поезжай-ка в корпус князя Кудашева. Там и ваш Первый башкирский полк. Надо проверить ход обучения новобранцев из пополнения. Ну и прочие дела… Петр Петрович Коновницын тебя, голубчик, проинструктирует. Ну, с Богом! — И старик опустил голову с копною белых волос, погружаясь в дремоту.
После обеда, получив пакеты от Коновницына, Кахым в сопровождении донского казака и ординарца на своем иноходце, нагулявшем за эти дни в Тарутино стати, выехал в корпус Кудашева.
Ему казалось, что едва он минует околицу, то очутится среди снежного покоя, безлюдья, но вскоре он признался в наивности — окружающие Тарутино перелески, овраги, лощины были плотно набиты артиллерийскими, интендантскими складами, батареями, стрелковыми полками, эскадронами гусар и драгун, полками казаков. Всюду проходили учения, отрывисто слышались команды, скакали и по дорогам и по тропкам связные.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
