Здесь Павел в пяти предложениях четко обрисовывает различные стороны нашего нынешнего полуспасенного состояния.
Первое: мы… имеем первый плод Духа (23а)[473]. Aparche — первый плод, это то, с чего начинался сбор урожая, и предпосылка того, что полная жатва наступит в свое время. Вероятно, Павел подразумевал, что праздник сбора первого плода символизировал тот самый радостный день (названный по–гречески Pentecost— Пятидесятница), когда был ниспослан Дух Святой. Заменив эту сельскохозяйственную терминологию коммерческой, Павел говорит о даре Духа как об arrabon, то есть «первом взносе, вкладе, обязательстве» (АГ) от Бога, гарантирующем полноту приобретения в будущем (см.: 2 Кор. 1:22; 5:5; Еф. 1;4). И хотя мы еще не имеем окончательного усыновления и исполнения, мы уже обрели Святого Духа как предвкушение и обетование этих благословений.
Второе: мы… стонем внутренне (23б)[474]. Нас не должно удивлять сосуществование присутствия Духа и нашей внутренней скорби, потому что само Его присутствие (как только первый плод) является постоянным напоминанием о неполноте нашего спасения, поскольку мы еще разделяем со всем творением состояние суетности, обреченности на тление и боль. Значит, одна из причин нашей скорби — это наша физическая бренность и смертность. Павел говорит об этом и в других местах: «Оттого мы и вздыхаем, желая облечься в небесное наше жилище» (здесь, вероятно, подразумевается наше воскресшее тело). «Ибо мы, находясь в этой хижине» (нашем временном, хрупком материальном теле), «воздыхаем под бременем» (2 Кор. 5:2, 4).
Однако не только наше бренное тело (soma) заставляет нас страдать, но и наша плотская природа (sarx), которая мешает нам поступать как должно и которая совершенно совратила бы нас на ложный путь, если бы не присутствие Духа (7:17, 20). Поэтому мы жаждем разрушения нашей sarx и преображения нашего soma. Наши стенания выражают и настоящую боль, и тоску по будущему. Хотя есть христиане, которые слишком часто ухмыляются (в их теологии, видимо, нет места для боли) и слишком редко скорбят.
Третье: …ожидаем усыновления, искупления тела нашего (23в). Как стенающее творение с нетерпением ожидает откровения сынов Божьих (19), так и мы, скорбящие христиане, страстно ожидаем своего усыновления и даже искупления наших тел. Разумеется, мы уже усыновлены Богом (15), и Святой Дух говорит нам о том, что мы — дети Божьи (16). Тем не менее еще не наступило время более глубокого и богатого общения детей с Отцом, когда нам предстоит полностью «открыться» как детям Божьим (19), которым Он «предопределил быть подобными образу Сына Своего» (29). Но мы знаем, что сами мы уже искуплены (ср.: Еф. 1:7; Кол. 1:14; ср.: Рим. 3:24; 1 Кор. 1:30), правда, еще нетелами. Наш дух уже оживлен(10), но придет день, когда Святой Дух также вдохнет жизнь и в наши тела (11). Более того, тела наши будут изменены силою Христа так, что станут «сообразны славному телу Его» (Флп. 3:21; ср.: 1 Кор. 15:35 и дал.). «Рабство тлению» уступит место «свободе славы» (21).
Четвертое: «мы спасены в надежде» (24а). «Мы спасены» (esothemen) — это совершенный вид, что свидетельствует о нашем уже определенно свершившемся в прошлом освобождении от вины и зависимости греховной, а также от справедливого Божьего суда (ср.: Еф. 2:8). И все же мы остаемся в состоянии неполного спасения, потому что мы еще не спасены от излияния Божьего гнева в День суда (5:9), а также потому, что остатки греха все еще пребывают в нас. Все еще жива наша sarx, все еще не искуплено наше soma. Итак, мы спасены в надежде на наше полное освобождение (24а), потому что все творение, повергнутое в состояние сокрушенности, пребывает в нем в надежде на избавление от него (20), Такая двойственная надежда вся устремлена в будущее, на то, что пока еще скрыто от глаз человеческих. Ведь надежда, когда видит, не есть надежда (тем более, когда она уже осуществилась в нашей жизни), …ибо, если кто видит, то него ему и надеяться? (246). Но мы надеемся на то, чего пока не имеем (25а; ср.: Евр. 11:1)[475].
Пятое: мы «ожидаем в терпении» (256), то есть ожидаем исполнения нашей надежды, ибо мы уверены в исполнении Божьего обетования о том, что за первым плодом последует жатва, за рабством — освобождение, за тлением — неподверженность ему и что родовые муки сменятся рождением нового мира.
Весь этот раздел представляет собой замечательный пример того, что значит жить в «межвременьи», между настоящими страданиями и будущим предназначением, между «уже» и «еще не», между скорбями и славой. «Мы спасены в надежде» — вот что соединяет все это в одно целое. И в этом напряженном положении самой верной позицией христианина является ожидание «с надеждою» (23, ср.: 19), со страстью и «в терпении» (25), мужественное перенесение испытания (hypomone). Один и тот же глагол (apekdechomai) присутствует в стихах 19, 23, 25, где каждый раз звучит эта нотка страстности, но в стихе 25 добавляется еще слово «терпение». Это сочетание несет в себе определенный смысл: мы не должны давать волю своему желанию настолько, чтобы терять терпение, а с другой стороны, не следует быть чересчур хладнокровными в своем ожидании, чтобы не утратить жажды осуществления, но должно научиться совмещать и то, и другое.
Понятно, что сохранить этот баланс не так просто. Некоторые христиане настолько терпеливы, что теряют энтузиазм, впадают в сонное, апатичное состояние. Они забыли обетование Бога и впали в неверие. Другие же чересчур нетерпеливы и настолько переполнены энергией, что чуть ли не хватают Бога за руку. Они полны решимости испытать сейчас то, для чего время еще не пришло. В своем страстном желании поскорей избавиться от болезненного пребывания в настоящем (что довольно понятно), они уже сейчас говорят о воскресении как уже о происшедшем событии, будто бы тело уже освобождено от болезней, смерти и тления.
Однако подобное нетерпение есть опережение событий. Так вести себя — значит бунтовать против Бога истории, Который действует в полноте ради нашего спасения и Который обязательно завершит начатое Им дело (когда вернется Христос). Но Он есть Бог, и Его нельзя подгонять, торопить с изменением установленных Им временных границ только потому, что нам больше не хочется ждать и страдать. Да пошлет нам Господь терпеливое упование и активное терпение в нашем ожидании исполнения Его обетовании!
Но в этой жизни, исполненной неопределенности, говорит Павел, мы имеем еще одно ободряющее нас известие. Это вновь касается служения Святого Духа. До этого момента Апостол говорил об этом служении в связи, во–первых, с законом, исполнять который Он дает нам силы (2–8); во–вторых, — с нашей греховной природой, которую Он усмиряет (9–13); в–третьих, — с нашим вхождением в Божью семью, о чем Он нам свидетельствует (14—17); в четвертых, — с нашим конечным правом наследования, гарантом и первым плодом которого Он
Сам является (18–23). Теперь, в–пятых, Павел связывает Святой Дух с нашими молитвами (26—27). Так и есть в действительности, истинная христианская молитва невозможна без участия Святого Духа. Именно Он взывает вместе с нами в молитве: «Авва, Отче!» (15). Молитва является в большой степени тройственным деянием: это осуществление доступа к Отцу через Сына с помощью Духа. (Еф. 2:18). В молитве нам необходимо как вдохновение от Святого Духа, так и присутствие Сына. Мы можем приближаться к Отцу только через Сына и только через посредство Духа.
Также, — начинает Павел стих 26, желая, видимо, сказать, что нас поддерживает не только наша христианская надежда, но и Святой Дух. В общем, …Дух подкрепляет нас в немощах наших… (26а), то есть в двойственности и неустойчивости нашего существования, характеризуемого понятиями «уже — еще не». В частности, Он помогает нам справиться с нашей слабостью в молитве. Здесь наша немощь состоит в нашем невежестве: мы не знаем, о нем молиться (266). Но Он знает то, чего не знаем мы, и поэтому Сам Дух ходатайствует за нас (266). Таким образом, «дети Божьи имеют двух Божественных ходатаев, — пишет Джон Мюррей, — Христос — их ходатай в небесной обители…», тогда как «Святой Дух — их заступник в обители их собственных сердец[476]».
Кроме того, сказано, что Дух Святой ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными (26г), или «такими вздохами, которые слишком глубоки, чтобы быть выраженными словами» (ПНВ). Строго говоря, эти переводы не совсем точны, поскольку прилагательное alaletos означает просто «бессловесный» (АГ).
Павел хочет сказать не то, что эти воздыхания Духа нельзя перевести в слова, но что они действительно бессловесны. Они не просто невыразимы словами — они и не выражены ими. Согласно контексту, эти неизреченные вздохи, очевидно, имеют общую природу и со стенаниями Божьего творения (22), и со скорбями детей Божьих (23). Это значит, что все вокруг «нестерпимо страждет» (ДБФ) в ожидании окончательного своего искупления и преображения. Почему мы не знаем, о чем молиться? Возможно потому, что не знаем, молиться ли нам об избавлении от наших страданий или об обретении силы, чтобы их вынести (ср.: Флп. 1:19 и дал.; ср.: Ин. 12:27). А также поскольку мы не знаем точно, какими мы станем (1 Ин. 3:2) и когда и как это будет происходить, то мы не знаем точно, о чем просить. Поэтому Дух ходатайствует за нас Своими не облеченными в слова воздыханиями.
