Мужики переглянулись, а дед Фишка выразил свое мнение вслух:
– Дешево платишь, хозяин!
– Четырнадцать суслонов твоих, пятнадцатый наш. Вот так, на худой конец, пойдет, – сказал один из мужиков.
– Нет, так не пойдет.
– Значит, не уступишь?
– Нет. Я вас не зову, другие найдутся.
– Ну, раз нет так нет. Пошли, Лексей!
Мужики не торопясь, по-видимому, не теряя надежды на то, что хозяин передумает и остановит их, вышли. Дед Фишка поспешил за ними.
– Старик, а ты зачем приходил? – крикнул вдогонку ему хозяин.
Дед Фишка ответил уже от двери:
– Подработать у тебя на жатве думал. Да скупо платишь.
Он остервенело хлопнул дверью и выругался.
– Ну, и жила ваш Касьян! – заговорил дед Фишка, догоняя мужиков.
Те оглянулись, зашагали медленнее.
– А ты, дед, что, тоже из-за куска хлеба по белому свету мыкаешься? Издалека?
– Какой там издалека… Сосед ваш, волченорский.
– Из Волчьих Нор? Гляди-ка! – удивились мужики. – У вас там своих богатеев полно.
– Богатеи есть, да заработка хорошего нету. А задарма кому охота горб гнуть?
– Ну вот, Лексей, а ты в Волчьи Норы все меня звал: «пойдем» да «пойдем».
– Да и пойдешь, Мирон. Дорого ли, дешево ли дают, пойдешь. С голоду помирать не станешь.
Дед Фишка поддакнул:
– Истинная правда, Лексей. Брюхо, оно дюже по еде тоскливое. Худо-бедно, а два раза в день, нычит, подай ему питание какое там ни на есть.
Увидев лежащие у тропки осиновые бревна, дед Фишка проворно подбежал к ним, сел и сказал мужикам:
– Лексей, Мирон, садитесь, покурим.
Мужикам торопиться было некуда, и они с удовольствием приняли приглашение словоохотливого и приветливого спутника.
Когда оба закурили из кисета деда Фишки, он спросил их:
– Ну, как тут, в Сибири-то, обтерпелись мало-мало?
– Живем. Нам одна цена, что тут, что там. В Расее к барину на поклон ходили, тут к Касьяну Тимофеичу ходим, – хмуро проговорил Мирон. – Конечно, простору тут больше, а подступиться к земле нашему брату никак невозможно. Леса! Один разве совладаешь с ними?
– А из России доходят слушки об жизни? Как там теперь народишко живет? – спросил дед Фишка, подсыпая в свою трубку щепотку самосада.
– Слушки есть. У многих родня в Тамбовской осталась. Письма пишут, – опять заговорил более общительный Алексей. – Ну, да радости никакой нет в тех письмах. Из году в год мужику все туже приходится. Вот хоть бы эти самые отруба. Богатому тут и землицы побольше да получше, и поблажки всякие по налогам, и деньги из банка. А вздумал кое-кто из маломощных на хутора выделиться, так что получилось? Деньги в банк в срок не внес, ну и пиши пропало. Вертайся в деревню и живи бобылем: ни земли, ни скота, ни двора – все с молотка продано.
Алексей помолчал, посмотрел в одну сторону, потом в другую и продолжал:
– Гляди, опять скоро волнение будет. Мужик не двужильный, не выдержит долго такой жизни. В пятом году с дробовиками и вилами на бар ходили.
– Ишь ты! Знать, край жизни подошел, по пустяку дробовик не схватишь, – вставил дед Фишка.
– Наша деревня тоже вся подымалась, – продолжал рассказывать Алексей. – Вот Мирон после того десять недель в остроге сидел.
– Чего, Лексей, поминать старое?.. Что было, то прошло, – сказал Мирон.
И по тому, как было сказано это, дед Фишка понял, что Мирон недоволен болтливостью Алексея. Старику захотелось, чтоб Мирон почувствовал в нем своего человека, поэтому, как бы невзначай обмолвившись, он сказал:
– Кто в остроге не бывал! Я сам с племянником Матюшей, однако, недель двенадцать отсидел. Правда-матушка не легко дается.
Количество недель, проведенных в каталажке, дед Фишка для большего веса преувеличил, но расчет оказался правильный. Мирон повеселел и сказал с улыбкой:
– Стало быть, острог – знакомое место, дедушка?
– Испытанное, Мирон, – важно ответил дед Фишка и, решив, что таиться больше нечего, откровенно рассказал об Адамове, о орошении губернатору и с чем пришел к новоселам.
– Теперь наши мужики другое направление взяли, – закончил он свой рассказ, – думают силой кедровник отстоять. Одно у них сумленье – вы, новоселы. Подыматься всем миром надо. Мне вот препоручили к вам сбегать, узнать, какой ваш ответ будет. Без кедровника нам не жить.
– Умно придумано, – первым откликнулся Алексей. – Знать, есть у вас башковитые мужики. Передай им – поддержим, пусть не сумлеваются.
– Все до одного поддержим, – подтвердил Мирон. – Сегодня же взбаламутим мужиков.
– Еще вашим соседям в Подтаежный шепнуть надо. Как дело у нас поспеет, мы вам гонца пошлем, а то я и сам добегу. Но, чур, мужики, до поры до времени – молчать. Чтоб ребятишкам и бабам, боже упаси, ни-ни!..
– В Подтаежный сегодня дойду, там брат у меня поселился, а о бабах не думай, дедушка, молчать умеем, – проговорил Мирон.
– Вот и хорошо, Миронушка! – Дед Фишка поднялся с бревна и начал прощаться.
– А как зовут-то тебя, дедушка? – спросил Алексей. – Ежели какой совет потребуется, так чтобы знать.
– Найти меня, браток, проще простого. Как зайдешь в Волчьи Норы, спрашивай любого: где, мол, тут живет дед Фишка? Меня там каждый знает.
– Так ты и есть Фишка?! – воскликнули оба новосела, осматривая старика с головы до ног.
– Я самый, в точности и при полной обмундировке, – засмеялся дед Фишка.
– Знаем, знаем тебя, дед. По слухам знаем, – сказал Алексей. – В прошлом году зверь повадился во дворы к нам ходить. Так в народе-то все и говорили: «Надо, дескать, в Волчьи Норы к деду Фишке ехать, он живо на медведя управу найдет».
Дед Фишка весело захохотал.
– Это можем! Мы с племянником Матюшей перебили их пропасть. Ну, Лексеюшка, Миронушка, дай бог вам удачи!
Дед Фишка еще раз пожал мужикам руки и скрылся в мелком густом березничке.
3
Перед тем как лететь на гречиху, утки собирались на озеро каждый день в одно и то же время.
Это случалось в те недолгие минуты, когда день, сияющий, прозрачно-голубоватый, уже кончался, а вечер еще не наступал и лишь подкрадывался откуда-то издали.
Утки слетались сюда поодиночке и парами со всех болот, запрятанных в перелесках. В несколько минут светлое, поблескивающее гладью воды озеро становилось пестрым. Крякая, шумно взмахивая крыльями, ныряя, утки суетились тут до тех пор, пока не гасла над лесом вечерняя заря.
С наступлением сумерек они стайками взмывали в воздух и улетали на поля клевать гречиху.
Матвей сидел на берегу озера в шалаше. Со всех сторон шалаш окружала высокая, густая осока. Зная, какими чуткими бывают в эту пору утки, он старался не шевелиться, хотя в крохотном шалаше было тесно и неудобно. О том, что творилось на озере, он догадывался только по звукам. То и дело до него доносились всплески воды. Утки, отяжелевшие от сытной еды, шлепались в воду с полного лёта.
Когда Матвей наконец поднял голову и взглянул на озеро, дыхание его остановилось. Озеро почти сплошь было покрыто утками. Зная, что стрелять ему придется только дважды, да и то второй раз влет, он глазами искал такое место, где утки сидели плотно одна к другой.
Осторожно, боясь спугнуть уток, он стал прицеливаться. Но вдруг раздался гулкий топоток. Матвей взглянул на дорогу. Прямо к озеру скакал верховой.
«Спугнет», – подумал Матвей и не успел спустить курок, как утки встревоженно, с шумом поднялись с озера.
Матвей с досады выскочил из шалаша и выстрелил им вдогонку. Одна утка закрутилась, стала падать, но тут же выровнялась и так круто и быстро полетела вверх, что скоро поднялась выше других.
Матвей проводил ее взглядом и посмотрел на дорогу. Верховой приближался с большой скоростью и мелькал за черемуховыми кустами. Когда он выехал из-за кустов, Матвей закричал:
– Черти тебя носят! Ни раньше, ни позже!
– Не ругайся, дело есть, – подъезжая, проговорил Мартын Горбачев. – Я тебя по всем полям ищу. Артемка твой сюда меня направил. «Уток, говорит, пошел на озеро бить».
– С тобой набьешь. Слышишь ведь, что не стрелял, взял бы да обождал немного, – с нескрываемым чувством досады проговорил Матвей.
– А мне и в голову не пришло, – улыбнулся Мартын. – Не до этого, брат. Сейчас у меня Евдоким Юткин был.
– Что ты говоришь? Зачем? – спросил Матвей, сразу обмякнув.
– О кедровнике тревожится. Видно, кто-то стукнул, что народ начеку. В сторожа меня нанимал.
– Нанял? – спросил Матвей.
– Да ты что, в уме? – воскликнул Мартын. – Озолоти меня с ног до головы, не пошел бы.
– Сглупил ты, Мартын. Прямо скажу – сглупил, – рассердился Матвей. – Надо было до слова наниматься и плату не спрашивать. Эх ты, какой случай упустил!
Мартын сидел на лошади, держа в руках свои костыли, и ничего не понимал.
– Езжай, Мартын, сейчас же к Евдокиму и нанимайся. Скажи, мол, что передумал.
– Ну уж нет! Народ потом проходу не даст, вслед, как собаке, улюлюкать будут.
