Характерно, что, «встряхнув» эмоционально Олега, Валерий Васильевич, в конце концов, на 2-ю половину матча его оставил: «Ладно, выходи. Первые 15 минут посмотрю, что ты из себя представляешь». И таким образом поступил мудро. Потому что, выйдя на поле, Блохин прямо-таки расцвел.
– Но вернемся к малорадостному итогу выступления сборной Лобановского в Мексике. Точнее – к тому, как она в очередной раз споткнулась в нескольких ступеньках на пути к медалям. Не являлся ли тот срыв следствием тренировочных сверхнагрузок, которыми увлекался Валерий Васильевич?
– Не думаю. Более того, замечу: как раз в Мексике Лобановский заметно смягчился. Во всяком случае, там мы уже не слышали прежних предельно жестких требований по реализации его плановых наметок, как это происходило на предыдущих этапах подготовки.
– Чем вы объясняли столь разительную перемену в стиле Лобановского?
– Полагаю, в определенной степени на Валерия Васильевича подействовала та несущаяся со всех сторон открытая критика, которая раздавалась в его адрес по поводу чрезмерных нагрузок. В первую очередь, конечно, ропот игроков. С другой стороны, Лобановский отнюдь не был ни самодуром, ни догматиком. Опять же недаром, что ребята могли на него дуться, обижаться и даже злиться. Но никогда не переставали уважать. И тренерские задания Лобановского, действительно, частенько сумасшедшие по нагрузке – продолжали выполнять. Почему, спросите? Да потому, что кто понимал, а кто догадывался: Валерий Васильевич не просто огульно загружал подопечных, а следовал расчетам работавших с ним специалистов.
Из этого формировалось его кредо: максимально загрузить, чтобы потом получить такую же отдачу. Ведь когда исповедующий благой «эффект суперкомпенсации» Лобановский умышленно загонял подопечных в «яму», падали все их функциональные показатели, биохимия «сигнализировала» о чрезмерном утомлении (подобное происходило незадолго до чемпионата Европы-1988). Но спустя какой-то период времени он получал результат, явно свидетельствующий о резком повышении работоспособности футболистов.
А теперь, мне кажется, самое интересное в моем ответе на ваш вопрос по поводу возможной «загнанности» игроков в Мексике. Вся, как теперь принято выражаться, «фишка» состояла в том, что как раз там Лобановский – даже если и очень бы хотел – не мог сесть на «любимого конька». Ибо мы выступали в условиях высокогорья, где осуществление подобных планов противопоказано.
Все, что требовалось, так это использовать накопленный в домашних условиях багаж функциональности. И ни в коем случае не пытаться его жесткими методами форсировать на месте. Что Лобановский и осуществлял. Не зря он в упомянутом случае до игры против французов вдруг так легко пошел на наше предложение – не перебарщивать с нагрузками…
– Понятно. Будем считать, что на первый любимый в нашей стране вопрос – «что понаделали?» – ответ нашелся. А что же насчет второго – «кто виноват?»? Интересно было бы и в этом покопаться. Особенно в свете очередной осечки нашей сборной, так обидно «проехавшей» мимо чемпионата мира-2010 в ЮАР?
– Ну, кто же, как не тренер – самая крупная и потому – удобная мишень для критики. Такова, по крайней мере, многолетняя традиция. А я бы искал ответ у игроков, покопался бы в мотивациях, задумался о роли морально-волевого фактора. Потому что на поле футбольную судьбу, в конечном итоге, решают они. А тренер – даже лучший в мире – как тот одинокий боец: стоит у кромки, победно вздымая руки вверх, или, сжавшись в комок на скамейке запасных, машинально хватается за сердце.
– Так ведь можно его понять. Ну, что остается в таком положении делать? Чем унять душевную боль, наблюдая за тем, как на глазах все сложные, не раз и не два обдуманные предматчевые расчеты рассыпаются в пыль? Причем ладно бы от каприза Госпожи Удачи, но – что обидней всего – от чьей-то минутной слабости, непрофессионализма, недомыслия, безволия, наконец…
– Да, но себе Лобановский не изменял. И когда его в 3-й раз позвали руководить сборной, снова – с характерной для него вдумчивостью и страстью принялся за дело.
– Прежде чем перейти к рассказу об этом периоде в жизни Лобановского и его команды, хотелось коротко коснуться темы, которая незаметно стала в нашем повествовании традиционной. Я имею в виду те многолетние контакты, которые у призванных в главную команду тренеров, их помощников и футболистов сложились с работниками искусств. К примеру, не могу отделаться от мысли, что именно вы открыли глаза Лобановскому на театральный мир. Или мое предположение не верно?
– «Открыл глаза» – слишком громко. Скорее, «втянул»! Да и то с большой оговоркой. Вспоминается, как после испанского провала команды СССР в 1982-м и приема ее Лобановским, составлялся план проведения ближайшего сбора на базе в Новогорске. Тогда Валерий Васильевич поставил вопрос о том, что надо периодически отвлекать ребят от нагрузок.
Понятно, что при этом роль чуть ли не главного средства психологической разгрузки отводилась встречам с «миром прекрасного». Поэтому подобное общение вошло в систему. Деятели искусства, актеры театра, кино и эстрады часто гостили в Новогорске. Роль главного переговорщика при организации подобных мероприятий принадлежала Симоняну, поскольку в театральном мире его имя знал почти каждый.
– Прежде чем перейдем к конкретным фамилиям и ситуациям, хочу рассказать малоизвестную историю о том, каким образом Лобановский, по сути, спас известного советского поэта-диссидента. Когда я работал во второй половине 1980-х в «Неделе», воскресном приложении «Известий», заметил: чуть ли не все редкие интервью с Лобановским для популярной газеты готовил Николай Боднарук, редактор отдела права и морали «Известий», а не спортивные репортеры. Я пришел на Пушкинскую площадь почти одновременно с Николаем Давыдовичем. Мы нередко общались за стаканом чая/кофе в известинском буфете, за длинным столом. Когда вокруг него усаживались «золотые перья», то мы, молодые слушатели их журналистских баек, говорили шутя: началось заседание «малого совнаркома». Однажды Боднарук рассказал, на мой взгляд, весьма любопытную историю:
– «…Мы встретились в 1986 году в «Общей газете», где я короткое время работал первым замом главного редактора. По вечерам мы имели обыкновение спускаться на 1-й этаж в столовую, которая превращалась в бар, и за разговорами баловались пивком. В один из таких вечеров к нашему столу подошел невысокий крепко сбитый мужчина. Кто-то тихо сказал, что это Александр Ткаченко, гендиректор Русского ПЕН-центра. Поэт и прозаик, в прошлом диссидент, ныне – правозащитник. И профессиональный футболист, играл в командах высшей лиги – за «Таврию», «Зенит» и «Локомотив». Стали знакомиться. Когда назвали мое имя, Ткаченко напрягся и переспросил:
– Как-как имя-фамилия?
Я назвался. Он молча развернулся и направился к стойке бара. Люди за столом удивленно переглядывались, не понимая, чем вызван этот демарш и как на него реагировать. Через несколько минут Ткаченко вернулся и со стуком поставил передо мной бутылку виски.
– Много лет назад я дал себе слово, что если когда-нибудь встречу человека с этим именем и фамилией, то поставлю ему бутылку. Виски устроит?
Сижу, тупо уставившись на поэта, наслаждающегося мизансценой, жду продолжения спектакля.
– Когда-то ты меня спас, – по-свойски, словно мы сто лет знакомы, продолжал Ткаченко.
– Ничего такого я не…
– Спас-спас, просто не знаешь об этом, – перебил он. – История такая. Я в то время жил в Симферополе, и за меня всерьез взялась гебуха. Дело шло к аресту, мне один болельщик-чекист об этом стукнул. Я уже готов был ко всему, но вдруг что-то где-то перевернулось. Иду утром по улице, навстречу знакомый обкомовский работник – весь сияет, руку жмет, поздравляет. Вчера еще чуть не ногами на меня топал, а сегодня желает успехов на поэтической ниве, а также дружить. Я обалдел, думал, умом тронусь, не мог понять, с чего вдруг такой крутой разворот. Позже узнал: «Известия» в тот день опубликовали интервью с Лобановским. Тогда он возглавлял сборную СССР, которая готовилась к чемпионату мира в Мексике, и был в большом почете. Так вот мэтр сказал в интервью, что хорошему футболисту, кроме ног, нужны еще и мозги, и в качестве примера назвал меня. Мол, когда-то был хороший футболист Ткаченко, а теперь есть хороший поэт Ткаченко… Две строчки! И все! Что-то у них там щелкнуло, и меня оставили в покое. Так что хотел ты того не хотел, а спас меня своим интервью.
Вот уж воистину никогда не угадаешь, как слово отзовется! Трудно сказать, что «щелкнуло» в той ситуации. Вряд ли те, кто преследовал Ткаченко, рассупонились от похвалы в его адрес от самого Лобановского. Скорее местные партийные бонзы, уверенные, что в стране ничего просто так не происходит, приняли строчки в центральной газете за сигнал и на всякий случай решили тормознуть. Или же кто-то из болельщиков в лампасах просто воспользовался случаем, вставил словечко – поди, угадай, что у наших вершителей судеб в голове.
