Стэнтон смолк. Отмычкой открыл входную дверь, и они спустились в больничный подвал.
Все было как прежде: две цепочки следов, стул и стол, письмо Стэнтона в будущее.
– Твоя история, которую я прочла, – сказала Кейти.
– Нет, – возразил Стэнтон. – То послание было оставлено в начале века, в который ты внедрилась. Созданное мною столетие исчезло в тот миг, когда ты очутилась в прошлом и перезапустила историю заново. Это письмо оставлено в новой версии двадцатого века, которую творишь ты. Века твоей жизни и смерти. Прежнее письмо неотличимо от того, что нашла ты, но существует в иной версии времени.
– Будем надеяться, моя версия станет последней и единственной. – Кейти положила свой конверт рядом с письмом Стэнтона. История ее двадцатого века. Перечень бедствий, составленный за долгие часы путешествия по Европе.
Два варианта истории лежали рядышком. Оба страшные, но один неизмеримо страшнее.
– Ну вот, – сказала Кейти. – Если вдруг объявится новый путешественник во времени, есть шанс, что он узнает обо всем, что уже известно нам.
– Но если мы преуспеем в своей миссии и предотвратим немецкую революцию, он, возможно, не появится.
– Возможно.
Стэнтон перевел луч фонарика со стола на темные ниши, заполненные старыми пыльными бутылками.
Его собственные следы на полу были между нишами и следами Кейти. Стэнтон направил луч в темноту сводов.
Вдруг ожгла мысль.
И душа содрогнулась от ужаса.
Стэнтон шагнул во мрак.
– Куда ты? – окликнула Кейти.
– В прошлое. Твои следы немного в стороне от моих. Я прибыл изменить историю и сделал это. Через век с той же целью прибыла ты, но время чуть продвинулось, и караульная будка сместилась. Все как говорил Сенгупта. По мере движения каждой пространственно-временной петли пространство и время прибавляются.
– Что за караульная будка? Какой Сенгупта? О чем ты?
Стэнтон не ответил и осветил первую нишу.
Есть следы? Может, и есть, но скрыты густой пылью. Он пробежал лучом по рядам иссиня-черных бутылок на полках.
– Возможно, я не первый, – пробормотал Стэнтон. – С какой стати я мечу в премьеры?
И тут он его увидел.
Меж бутылок.
Конверт.
Стэнтон его взял.
Затем прошел чуть дальше в глубину подвала. Маккласки рассказывала, что он смыкается с подвалом соседнего дома.
Через несколько шагов Стэнтон нашел еще один конверт.
Потом еще один.
И еще.
Пятый, шестой.
Девятый, десятый.
– Чего ты там? – донесся голос Кейти. – Раз все сделали, пора сваливать.
Стэнтон вернулся. В руках он держал конверты, от времени пожелтевшие и ломкие. Двенадцать штук. Возможно, были и другие, но он не добрался до конца подвала.
– Вот чего боялся, – тихо сказал Стэнтон. – Я не первый. До меня было много других.
Он положил пачку конвертов на стол. Рядом с посланиями, своим и Кейти.
Потом Стэнтон и Кейти уселись на пол и, подсвечивая себе фонариками, стали читать.
Истории двенадцати веков. Двенадцати двадцатых веков.
Бесконечное повторение одних и тех же ста одиннадцати лет, всякий раз начинавшихся в 1914-м. Одни авторы писем прибывали в прошлое, чтобы спасти или убить эрцгерцога. Другие – чтобы спасти или убить кайзера. Целью третьих были иные личности – юные потенциальные монстры, которые натворят бед, если их оставить в живых. Но результат всех миссий был неизменен: кошмарный перечень человеческой жестокости и бедствий. Война и геноцид. Фанатизм и страх.
В одних исторических версиях, как, скажем, в веке Стэнтона, намечался определенный прогресс человечества, но это не убеждало тогдашних Хроносов оставить все как есть. В других версиях, как в веке Кейти, царил невообразимый кошмар, но мир еще глубже погружался в беспросветный мрак, какой только человечество способно создать.
Водя лучом по страницам, Стэнтон и Кейти читали о диктаторах и тайных полициях. О страшных науках и смертоносных болезнях. О коммунизме, вновь и вновь загнивавшем. И еще о каком-то неслыханном фашизме, который иногда брал верх, но заканчивал с тем же результатом, что и коммунизм.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В четырех историях встречалось имя Гитлера.
Стэнтон никогда о нем не слышал – в его веке австрийский фанатик не играл никакой роли. Но Кейти знала его как подручного Штрассера.
Однако в некоторых версиях века этот страшный человек выбивался в монстры, не хуже Сталина и Штрассера. Взнузданная им Германия могла бы покорить полмира и уполовинить его население. Два последних Хроноса прибывали ради того, чтобы его убить, когда он еще нищим венским бродягой малевал акварели.
Проходили часы. Время текло. Скоро проснется больница. Стэнтон собрал и положил листки на стол.
– Наверное, мы первые Хроносы, которые встретились, – сказал он. – Все прежние посланцы просто перезапускали предыдущую версию, и все начиналось заново. Ты должна была меня убить, но вместо этого мы повстречались.
Кейти кивнула, не сводя заплаканных глаз с листков.
– Стольких женщин заставили убить своих детей, – прошептала она.
– Так продолжаться не может, – решительно сказал Стэнтон. – Нельзя двадцатому веку бесконечно бегать по кругу, оглушая вселенную истошными воплями боли. Век за веком планета и человечество мечутся в петле, переживая разные версии одного и того же вечного кошмара.
– Нет, так нельзя, – кивнула Кейти, утирая слезы, блестевшие на щеках.
– Значит, мы сделаем все, что в наших силах: убьем Розу Люксембург и дадим шанс новому веку. Затем мы поедем в Кембридж.
– Да. И уничтожим Ньютонов ящик. Больше никаких посланцев. Я должна стать последним.
48
КТ503В678 не смогла отправиться в Кембридж и разорвать временную петлю, но погибла ради того, чтобы это сделал Стэнтон.
На выходе из больницы их ждала турецкая полиция. Читая древние истории, они слишком засиделись в подвале, их голоса услыхала дежурная сиделка.
Едва они открыли парадную дверь, в глаза им ударил свет автомобильных фар и прозвучала команда сдаться. Полицейские прятались за машинами и фургонами, запрудившими улицу.
Кейти мгновенно приняла решение:
– Я их отвлеку. Уходи другим путем.
– Послушай… – начал Стэнтон, но она его оборвала:
– Тебе проще выжить в этом цивилизованном мире. А мне пора умереть. Я поклялась, что не покончу с собой, но погибну в бою, заставив Партию убить меня. Так оно и выйдет. Если моя смерть поможет тебе уйти, Партии, наверное, не будет вообще. Время пришло. Пора мне воссоединиться с моими детьми. – Глаза ее сверкали, взгляд был отрешен. – Ступай. Сделай все возможное для последнего двадцатого века. Потом езжай в Кембридж. Ты должен туда попасть, Хью. Пусть история наконец сдвинется с мертвой точки.
– Обещаю, – сказал Стэнтон.
Кейти поцеловала его в щеку.
А потом вдруг прильнула к нему и крепко обняла. Она впервые к нему прикоснулась, с тех пор как в берлинском отеле попыталась его прикончить.
Объятье длилось секунды, как будто собравшие в себе всю мировую скорбь. Кейти еще крепче прижалась и положила голову Стэнтону на плечо.
Потом отшатнулась, в глазах ее блестели слезы.
Из карманов достала пистолеты.
– Прощай, – твердо сказала она.
– Прощай.
Стэнтон метнулся в больничную дверь и побежал по коридору, не обращая внимания на врачей, сиделок и больных, выглядывавших из палат. Никто не пытался его остановить.
Он решил опять уходить через крышу и подумал, что снова покидает женщину, к которой привязался.
Стэнтон взбирался по лестницам. Снизу доносилась частая стрельба: Кейти сдерживала полицейских. Она даст ему достаточно времени, чтобы уйти. И сама решит, когда ей умереть.
Через чердачное слуховое окно Стэнтон выбрался в ночь.
Снова один.
Он уже никогда не вернется в константинопольский дом Хроносов.
Сейчас в Берлин. В последний раз.
Стэнтон знал, где искать Розу Люксембург. Историю борьбы за светлые идеалы, завершившейся Славной Революцией, все юные пионеры изучали как Священное Писание. В долгой поездке через Европу Кейти рассказала о конспиративной квартире, в которой подпольщики Люксембург и Либкнехт скрывались от репрессий. Позже дом стал святилищем, Меккой высших партийных чинов. Теперь надо постараться, чтобы это место запомнилось лишь тем, что здесь неведомый убийца застрелил малоизвестную социал-демократку.
