— У кирки, в потребительской лавке.
— Лавки закроют раньше, чем я доберусь туда.;
— Да ее там и нет, — вспомнил Хуттунен.
— Кого?
— Да Туулы Суома.
— А кто она тебе?
— Сводная сестра Коскинена. Я всегда путаю Сюсмя и Ямся. Она в Ямся. Она там замужем.
— Ах-ха-а.
— А что тебе там понадобилось?
— Еду за Силтаненом, ему нужно в город.
— Поезжай уж, не теряй времени.
— Как я выеду, если не дают места?
— Вклинивайся, черт. Как увидят, что армейская машина, потеснятся, они боятся нас.
— Выйди на улицу и дай сигнал остановки. Они остановятся, подумают, что у тебя есть право.
— Не могу покинуть свой пост. Вот сейчас промежуток, выезжай, — сказал Хуттунен.
— Я выберусь на другую сторону. Там тоже должно быть места настолько, что они раздвинутся.
— Не попадешь ты в Сюсмя сегодня, если начинаешь так робко.
— Нагоню в пути.
Просвет появился. Пелтола выехал на дорогу. Едущие слева остановились, Пелтола выбрался на середину улицы и встал поперек. Он медленно соображал, мысленно он был еще в воротах, около Хуттунена. Впереди бензовоз, его цистерна дала течь и выпускала пять тысяч литров бензина. Пелтола начал пробираться поближе к веренице машин и влился в поток. Мимо прошел пикап с хорошим управлением. Машина покачивалась на ровном месте, как будто спотыкалась между камнями мостовой. Ее груз был такого рода, что уместился бы в кармане шофера. Позади него шла «волво», где сидела красивая беловолосая донна, она прижимала груди к баранке и поручала им вести машину, пока убирала руками волосы, которые цеплялись за ресницы. За женщиной гнал толстяк средних лет на машине неизвестной марки, его мясистые щеки подрагивали. Ему бы толстую сигару, чтобы стягивать их, но он держал ее в грудном кармане для стимулирования сердца. Пелтола Стал наблюдать за трехметровым холодильником, которым управлял старик.
Если не съезжать в сторону, Пелтола мог ехать следом за стариком. Машины поблескивали на солнце, как новенькие монеты. Вереница их остановилась и стала ждать. Пелтола продвинулся вперед всего на десять метров от ворот автобатальона. Монета была еще новенькая, не успела побывать в потных руках. Следов пальцев на ней еще не было.
Только на прямой Кяпулы началась езда. Промежутки между машинами растягивались и исчезали. Посередине шел трамвай. Он был слишком медлителен. Толкотня на перекрестке. Машины, идущие с горки, казалось, пускались в бегство. Справа синий деревянный дом, слева новый мост, но к нему нет дороги. Видно, мосту давали просохнуть в покое.
Солнце светило сзади, но еще настолько высоко, что не видно было тени своей машины. Не было никакой возможности взглянуть, все ли all right[32], сзади шлейф, на крыше палатка и флажок сторонников мира. Единственным зеркалом могли быть физиономии встречных.
Пелтола стал обгонять фольксваген, который вела женщина. Она замедлила и сдвинулась вправо. На ее лицо хотелось смотреть. Белое лицо и светлые незавитые волосы. Между их машинами протиснулась фермерская, где сидел изношенный земледелец. Казалось, что и лицом своим он пахал землю.
Казармы у Хенналы, красные кирпичные здания в красноватом солнечном свете, место гибели красных героев красной Финляндии[33]. Альбом воспоминаний дядюшки Симо. У дяди Симо был сверток жевательного табака. Он хранил его на стальной балке высоко, под самой крышей, чтобы не украли. В этом же зале во время революции жили два циркача, которые показывали номер, как человек попадает живым на небеса. Четверо мужчин становились друг на друга, и верхний объявлял: «Я на небе». Тем двум циркачам дядя Симо подставлял плечи, и верхний мгновенно хватал сверток с балки, откусывал три кусочка, спрыгивал на пол, как будто во рту ничего не было, так что сто пять зрителей не могли требовать своей доли. Голод уносил силы так, что в одно утро все трое не смогли сделать пирамиду. Сверток с табаком так и остался там, на балке. Дядя Симо напутствовал: если попадешь в Хенналу, посмотри, там ли на балке сверток. У дороги жилой дом для младших офицеров. Девочка лет двенадцати ходила по траве около стен, а мальчик помладше — за ней. В руке у него была сабля, которой он угрожал девочке.
Все в Лахти появляется навстречу вдруг и одновременно: радиомачты, трамплин, железнодорожные насыпи, покрытые зеленым дерном, башенные дома, которые дают трещины, автобусная станция, дома старой постройки, памятник Паасикиви. Это лучший из президентских памятников Финляндии, он неожидан: здесь Паасикиви не сжимает кулаки на книге законов или на столе. У него тросточка, которой он постукивает по плоской плите под ногами.
Бульвар, заводы, круг объезда, собственные дома, перед которыми на полметра живая изгородь, розы, флагшток, велосипед и просыхающая на веревке одежда.
Какие-то удивительные волокнистые белые хлопья реяли в воздухе. Пологие холмы отбрасывали тени на поля, и там, где лес редок, мелькали ослепительно желтые места, свет заливал все, что там было. В лесу пахла смола, на лугах — скошенное сено. Косы были воткнуты в землю там и тут. Тени деревьев спали поперек дороги и слегка пошевеливали ветвями. Тени много медлительнее, чем отбрасывающие тень: стоит быстро помахать рукой, тень и не шелохнется.
В Вяяксу Пелтола очутился на песчаной дороге. В машину начал течь песок, и слышно было, как постукивали камешки.
Слева появилось кладбище с тенистыми деревьями. Там были старинные высокие и современные низкие каменные надгробия. Даже с дороги можно было легко прочесть имя: Юрьо Саари. Человека не было, но имя его осталось на земле, и так прочно, что оно сохранится и тогда, когда земля станет луной.
На взгорье Пулккила устраивали кемпинг. Машины были отогнаны в лес. Из них соорудили четыре кресла, на которые ложились отдыхать, когда ходьба и купание утомляли тело. Полные мужчины и женщины в шортах двигались между деревьями к берегу, который был всего в пяти метрах от них. Они готовились к поездке весь год и жили в ожидании этой радости.
По обе стороны взгорья сквозь редкий лес открывалась широкая озерная гладь. Дальние леса казались такими маленькими, что если б сунуть их в топку плиты, то они провалились бы сквозь решетку в поддувало. В озерах шла волна. Над озером слева стояло солнце и пыталось превратить движение воды в чистый блеск. Но этот блеск разбивался на широком просторе вдоль длинных волн. Правостороннее озеро попало в немилость. Там буксир тащил, казалось, утопленную черную баржу. На носу баржи стоял мужчина, или женщина, или оба вместе, такие крохотные, что умереть на месте от отчаяния, если б оказаться, таким крошкой. Позади буксира и баржи солнце освещало далекий берег желтым. Это была всегда желанная золотая земля. Всегда она была так далеко, что едва туда доберешься, солнце уже успевает сесть; в черных домах, выстроенных из обугленных стволов, смолили больных, дети гасили светлячков в черном лесу, и молоденькие девушки чернили брови углями из печи. Там было здание или оранжерея, откуда мерцал, как звезда, красноватый свет.
Когда на пути в Америку, миновав Ньюфаундленд, попадаешь на материк, видишь мерцание с земли чуть не до самого неба, что показано на рекламной карте в виде сверкающих серебром и золотом звезд. Они все время загораются и гаснут. Это гальванизированные крыши зданий. (Пелтола был в Соединенных Штатах восемь дней с экскурсией продавцов, оплаченной фирмой, желавшей пресечь разные слухи и произвести впечатление на конкурентов и покупателей. Фирма осуществила это с помощью Америки. Единственным, у кого остался наглядный след поездки, был Валтонен. Как-то вечером он пошел к входу на танцплощадку подмигнуть девушкам. Только успел он сказать «good morning»[34], подошел янки и стал молотить его кулаками по лицу. Когда бьет янки, он бьет страшно сильно и не трясет кулаком перед глазами, чтобы посмотреть, есть ли в них рефлексы. Под глазами Валтонена было черно, сломан нос, разбита правая челюсть, кровоподтеки по всему лицу. Со всех экскурсантов взяли клятвенное заверение, что Валтонен ночью в отеле упал с кровати и расшиб физиономию.)
От озера веяло свежим воздухом. Манило идти туда. Взгорье понижалось, тут не росло ни одного деревца. На прибрежном песке, да он и вовсе не был песком, полно круглых крысино-серых камней величиной с кулак. Они сожрали весь песок.
Там, внизу, стояла девушка. Она стояла среди камней, поджимая ступни, и бедра ее вроде были вывихнутыми. На ней был белый купальник, белые ленты которого завязаны на спине огромным бантом. Это был такой большой узел, что на его развязывание потребовалось бы пять секунд, а развязывающий должен был бы отходить на три метра. Девушка была красива и так стройна, что могла и сама развязать узел и снять купальник, сделав глубокий выдох. Она была предназначена служить украшением на этом берегу. Туристическое объединение Финляндии наняло ее на эту работу.
