Эпилог
16 апреля 2008 г. Москва
5.00 АМ...
...Андрей сидел у своего компьютера в такой уютной, хоть маленькой московской «хрущевке», смотрел на спящую Иришку, а мысли его были далеко.
«...Никогда не забуду, как меня тогда, в январе 2005 г., провожал Генка!.. Крепкий духом, взрослый мужик... Когда уже подошел автобус, который шел по маршруту Нетания – Иерусалим, заезжая в аэропорт Бен-Гурион, и я уже загрузил в него свой нехитрый скарб – две дорожные сумки – все, что нажил за долгих десять лет эмиграции, он крепко пожал мне руку, потом обнял и тихо сказал:
– Завидую я тебе, Лысый! Так, наверное, только ты умеешь – сорваться с места и уехать обратно. Ты не представляешь, как я сейчас тоже хочу в Одессу! Только не могу... Девять лет в Израиле и уже духу не хватает!!! Эй, Андрюха!!! Ты хоть не забывай меня там, в Одессе! Звони! Приезжай! Водочки вместе попьем, как раньше!..
А в уголках его глаз я тогда заметил слезы. Нет! Не по мне он, конечно же, плакал тогда, хоть мы и были единственными друзьями, – он плакал по себе. По тому жесткому и бескомпромиссному Генке Калюжному, который теперь разучился принимать сложные решения, которому теперь было страшно это делать... А я ему тогда ответил, пытаясь поддержать хоть как-то:
– Не боись, лабух ты мой дорогой! И звонить буду, и приезжать к детям! Хотя бы раз в год, но буду! Встретимся еще! Обязательно! Обещаю...
...А потом была Одесса...
И тяжелая акклиматизация. Да-да! Я же уезжал из Израиля в январе, когда там, на дворе, было „плюс 26“, а в Одессе было „минус 5“ ... Ох и переломало же меня тогда! Дней пять даже ходить не мог...»
Он вспоминал те свои самые первые дни возвращения в Одессу, вспоминал свои муки, душевные и физические. Его тогда терзали сомнения, приедет ли к нему из Москвы его Иришка, и это настроение, наверное, передавалось всему его израненному, искалеченному телу.
...А 16 января пошел первый снег. И ему стало легче...
Не душевно, нет – физически. Все те дыры, которые «наковыряли» в нем за многие годы афганские «духи», таджикские наркобароны...[69] Да мало ли бы их, тех, которые всяко-разно пытались «удвухсотить» почти легендарного Филина?.. И попадали в него, чего скрывать, чай не Бэтмен, кто пулькой, кто ножичком... А вот теперь, когда он решил все же жить «как все нормальные люди», вот тут-то и разболелось помотавшееся по миру да по войнам тело, вывалившееся из того ритма постоянной войны, которое оно само себе задало еще тогда, в 1988 году... Болело все... И немудрено, после четырех клинических смертей и шести или семи (кто уж сейчас вспомнит-то точное их число) контузий... А он просто молчал. Скрипел зубами и пер, как танк, на свои трудности.
«Фигня! Давай, держись ты, „трижды капитан“! Держись, Ляксеич!!! Ты здесь еще нужен! Наверное, нужен... Детишкам своим да Иришке, наверное...»
Андрею стало легче. Физически...
Но его душа... Она разрывалась тогда на части...
«Снег! Снег, Андрюха!!! Вот она, белая пороша!.. Десять лет мечтал его увидеть! Именно его, именно „одесский“ снег... Это, наверное, Снегурка плачет, не иначе!.. Снег! А мои поросята его даже и не знают. Хотя... Машенька, может, и помнит – ей тогда, в 95-м, было уже четыре годика, и она каталась на санках... И смеялась во весь голос от удовольствия... Теперь ей уже почти пятнадцать... Помнит ли? Как наш Данчик, запряженный в санки, пер по снегу вдоль по улице во все свои четыре ноги, а Андрей не мог их догнать, а прохожие ухохатывались, мол, упряжная собака... Помнит ли?.. – Мысли терзали его душу, а он сам „терзал“ свое тело. – А Макс?! Он-то снега вообще не видел! А ему, я знаю, понравилось бы! Ведь это же красиво!.. Мягкие, „белые мухи“ ... Максик мой, Машенька! Когда-нибудь мы будем все вместе встречать настоящую зиму, со снегом и морозом, а не дождями и промозглой слякотью, как в этом опостылевшем Израиле! Будем! Я уверен! Уверен!!! И так будет!..»
Андрей посмотрел с любовью и нежностью на спящую жену и опять вернулся в свои воспоминания:
«...А потом был февраль, и ко мне приехала моя Иришечка! Вот где было счастье! Настоящее человеческое счастье! Выстраданное годами и потерями! А я... Я наконец-то вернулся к своему нечаянно обретенному счастью с именем Иришка. Вернулся, чтобы строить свое гнездо... Филин, Кондор, одинокий по своей такой непростой жизни волк, „пес войны“, „дикий гусь“, да мало ли сколько еще эпитетов можно придумать или вспомнить, был влюблен! Да! Я был страстно влюблен! Влюблен по-настоящему! Как в самый первый раз! Когда в чреслах пятнадцати-шестнадцатилетнего юноши гормоны не дают покоя ни днем, ни ночью... Как в тот самый первый раз, когда ночные поллюции от сладострастных мыслей забивают в юной головке абсолютно все мысли, кроме тех, которые имеют прямое отношение к девичьей физиологии ниже уровня ключиц в основном... Но к этому бешеному желанию обладания Этой женщиной приложилось и еще кое-что... В свои приближающиеся 29 лет она была мудра, как кобра, умна, как столетняя сова, и хитра, как росомаха... И сексуальна и похотлива, как кошка...Что еще нужно почти сорокалетнему вояке, видавшему и испытавшему такое, что!.. Что еще нужно такому мужику, чтобы встретить приближающуюся, как локомотив, старость?! Конечно же, много чего, но!.. Есть самое первое и основное! Свой дом! Гнездо!.. И Филин начал трудиться над этой своей идеей фикс, как сумасшедший!.. Да... Я тогда переживал свою „вторую эмиграцию“ ... Только теперь уже на родину, которая успела измениться за эти годы до неузнаваемости... Старичков своих, родителей, смущать своим присутствием не хотелось, да и Иришке надо было продолжать свою заочную учебу в университете... Мы тогда посидели все вместе, вчетвером, да и решили, что... В общем, я поехал за ней, в Москву...»
Он встал из-за компьютера, поправил одеяло на Иришке и пошел на кухню, чтобы приготовить себе кофе, но его мысли, его воспоминания, словно рой пчел за медом, полетели следом за ним.
Он вспоминал, как понеслось вскачь время, когда он приехал в Москву...
Время...
Казалось, что еще только вчера Филин мучился от сжигавшей все его нутро ностальгии. Сжигавшей таким адским пламенем, что... Что слов таких не найти!.. Он попросту с ума сходил, а его душа рвалась на части: с одной стороны, был уже пытавшийся что-то говорить двухлетний Максимка и такая уже взрослая в свои почти четырнадцать лет Машенька, а с другой – родители, живущие в такой далекой Одессе, да и сама Одесса – родная и неповторимая... И... Иришка... Его наконец-то нашедшаяся Половинка. Вот так...
Год. С того времени прошел уже почти целый год.
И это был хороший год. Один из самых лучших годов в его такой беспокойной жизни. Спокойный год... Он начал учиться жить на «гражданке». Так, как это делают все. В 37 лет он начал учиться жить правильно. Хотя... Андрей всегда жил правильно. Как ему казалось...
Ему было очень сложно сдерживать свой характер. Он боролся с самим собой, пытался сдерживаться в присутствии своей Иришечки в тех ситуациях, в которых в бытность свою уже давно бил наглецу морду. И она его понимала. Хотя... Не всегда у него это получалось... Один раз, уже в сентябре, он все же «пощупал лицо» пьяному соседу, который, сдуру не иначе, рискнул в его присутствии назвать его Большую Любовь проституткой... Филина тогда с большим трудом сумели оторвать от этого придурка. Потом была ночь, проведенная в «обезьяннике» местного РОВД, объяснения с «участковым» майором и... Все! Районных милиционеров, видимо, удовлетворили слова, сказанные «краповым», орденоносным пенсионером ВС. Так все и сошло на нет...
И работа.
Филин вил гнездо. Вил упорно и целенаправленно. Носил в клюве «веточки» и был счастлив оттого, что его Половинка была довольна. И лишь изредка, когда он возвращался с работы «почти никакой», лишь тогда он позволял себе попросить Иришку растереть его больное, дважды собранное врачами заново колено какой-нибудь обезболивающей мазью, которая совершенно не помогала. Ему помогало другое – нежные, мягкие, чуткие Иришкины руки. Он кряхтел, пыхтел, матюгался сквозь зубы, во сне стонал, а наутро собирался со скрежетом зубовным и опять ехал на работу за «веточками» для своего гнезда.
Так прошел тот 2005 год. Его первый год на «гражданке» ... Хороший год, что и говорить! Хороший и добрый! Все строилось почти так, как то и планировал Филин. Почти – это, конечно же, не «стопроцентно», но... Андрей лелеял надежду, что все будет хорошо.
«Дай нам с Иришечкой, боже, чтобы не было хуже! А то, что есть, – с тем справимся!»
Вся его теперешняя гражданская жизнь тоже была войной. Войной за выживание в огромном городе. В огромном мегаполисе, который, словно магнит, тянул к себе всех, кроме Андрея, – ему нужна была Одесса... Он уже и забыл, когда в последний раз встречал Новый год и свой день рождения там, в родном городе, в кругу семьи. Хотя это неправда – последним таким годом был тот злополучный 1995-й...
А пока, пока он только учился жить по-новому... Вернее, выживать...
И он выживал...
