поход.
Шарый с ответом немного повременил, не зная сначала, сказать ли всю правду, или половину, или солгать. Дело было важное и кому попало довериться не годилось. Он не знал, не принадлежал ли Бенько, хотя числился в казимировых слугах, к приятелям воеводы. Предпочёл, поэтому изучить его немного, и сказал:
– Я к пану воеводе был послан.
– Но его в Познани нет, – ответил Гоздава, – возможно, от злости и гнева к своим поморянам сбежал.
– За что гнев? – смотря на него, спросил Шарый.
– Долго бы рассказывать, – пожимая плечами, говорил Бенько. – Король тут посадил у него под боком сына, и наконец, как и следует, чтобы молодой практиковался в управлении, дал ему вилкорядцы, которые Винч долго держал… Легко понять, что воевода, упав с трона, рассердился. Злые люди даже говорят, чему я не верю, – добавил Гоздава, – что воевода готов… против короля пойти.
– Это ужасная была бы вещь, в это время… упаси Боже… потому что Винч имеет за собой всех великопольских землевладельцев.
Шарый теперь уже был уверен, что с Бенько может говорить открыто.
Кортеж поющей принцессы немного отдалился и только возвышенные голоса девушек доходили до них. Они остались одни.
– А не нужно вам ехать с вашей госпожой? – спросил Шарый. – Не хотел бы вас задерживать.
– Принуждения в этом нет, – отпарировал Гоздава, – для безопасности всегда несколько нас её сопровождают, когда выезжает, но одним меньше или больше – никто не обращает внимание.
– А не могли бы вы со мной в Познань? – шепнул Шарый. – Потому что правдой и Богом я имею важное дело и без вас мне тяжело будет обойтись.
Гоздава взглянул на него.
– Подожди, – воскликнул он, – я поскачу к старшему, к пану Влодку, и скажу ему… а потом тебя провожу.
– Но ни Влодку и никому ни обо мне, ни о каком деле ни слова, – вставил Шарый живо. – Поведайте, что… вы приятеля повстречали.
Кивнув только головой, Бенько вскочил на коня, направляясь к кортежу, и в мгновение ока уже ехал назад.
– Не было из-за чего дорожить правдой, – начал Флориан, рассказывая, что случилось с ним в Поморье и с чем его послали.
Гоздава очень нахмурился.
– В самую пору прибываете, – сказал он, – чтобы подтвердить то, о чём уже многие догадывались и боялись. Но в похабном предательстве, хотя бы кто пронюхал, страшно обвинять такого значительного человека, как воевода. Господь Бог вас сюда прислал… О том, что около нас что-то кололось и колется и что этих здешних великополян много на нас криво смотрит, а за воеводой тянется, мы это чувствовали.
Мы должны с тем не прямо к королевичу, но сперва к Неканде Трепке, которого ему король дал, мужа серьёзного и умного, который увидит, что предпринять. И чтобы предатели, которых у нас полно, о чём-нибудь не догадались, мы не очень вас будем показывать. Вы остановитесь в городе в постоялом дворе у моего знакомого Вилчка… который имеет красивую дочку…
Шарый заволновался.
– Оставьте меня в покое с красивейшей девушкой, всё-таки вы знаете, что я женат и мою Домну я люблю больше жизни… и даже из-за её любви страдаю…
Гоздава начал смеяться.
– Разве это мешает красивой девушке в глаза глядеть? – воскликнул он. – Столько человек в жизни имеет, что эти цветочки хоть вдыхай.
– Из вас баламут всегда был, а я человек степенный, – отпарировал Шарый.
– Ну, и жене вашей делать кривды не хочу, – сказал Бенько, – но более безопасного постоялого двора, чем у Вилчка, для вас не найду. Как будет около вас проходить Марихна, то прикройте глаза. Вилчек имеет дом в самом подзамке, а так как к нему много приятелей заезжает, значит, и на вас там никто внимания обращать не будет.
Разговаривая так, они приближались к городу, костёлы и предместья которого уже были видны. Шарый немного прикрыл лицо, а Бенько, ведя его самыми незначительными улочками, между садами и заборами, где крутилось поменьше людей, почти не подвергаясь встрече, довёл до того обещанного Вилчка.
Это был зажиточный мещанин, который торговал скотом, хотя сам уже мясником не был. Говорили о нём, что имел значительную сумму денег, но этого по себе не давал понять и люди заключали только по дому, который себе построил и за который ему завидовали.
Этот весьма обширный дом был поводом частых посещений разными людьми Вилчка.
Приличных постоялых дворов в городах как-то не было, повсеместным обычаем панов и землевладельцев мещане принимали у себя. Иногда это подарком или грошом награждалось, иногда гостеприимство бывало бесплатным. Каждый лучший дом в городе во время великих съездов имел гостей.
Вилчек собственно не держал открытого постоялого двора, но в большом его доме гость не обременял, а говорили, что внизу отдавал в наём кому-то помещение для шинки и с этого вытягивал прибыль.
На беду застали около Вилчка и люда разного достаточно, и возов, и коней ездовых, так что Бенько испугался, сможет ли поместить Шарого, но на пороге сразу увидел ту красивую Марихну, у которой имел милость, и, подскочив к ней и тихо с ней пошептавшись, Шарого с людьми привёл в сени.
Марихна в действительности была красивой, согласно тогдашним требованиям и представлениям о красоте. Ростом была почти с Бенько, а сложена, как будто должна была носить доспехи. Сильная, крепкая, румяная, ловкая, гибкая, не боялась никого, потому что также не любой мужчина равнялся ей силой.
Она также была весёлая и разговорчивая. Молчащего Флориана сама ввела в комнату, рада бы расспросить, откуда был и что вёз, но Шарый, едва от неё отделавшись, сказавшись уставшим, лёг на лавку, дожидаясь, что ему принесёт Бенько.
Почти наступила ночь, прежде чем Гоздава вернулся, объявляя ему, что Трепка его ждёт. Таким образом, они пошли в замок. Тут уже везде горел свет, потому что и жена королевича вернулась со своей прогулке с девушками, и королевич был в замке.
Насколько сумрак давал себя разглядеть, двор молодого пана выдался Шарому совсем отличным от того, который окружал старого Локотка.
В Кракове, когда старый пан принимал тогда гостей, правда, не жалел ничего, и придворные люди выглядели великолепно, но в обычное время было скромно и бедно.
Королева и он не забывали, что были странниками и ели подчас чёрный хлеб, часто политый слезами. Теперь им также простота была милей всего.
На старость также Локоток и жена его, оставаясь набожными, специально одеждой и жизнью себя умерщвляли.
Здесь же не по-старому выглядело при молодом пане.
Служба была одета по-чужеземному, облегающе, пёстро, с причёсанными волосами, цепочек, кошельков, поясков, кутасов на ней
