потихоньку спросил:
– Стало быть, в Познань?
– Не говоря никому, – добавил незнакомец, – никому. Не ночуй тут долго, каждый час дорог…
Сказав это, незнакомый человек повёл его обратно в комнату, довёл до дверей и, положив ему на голову руку, шепнул по-латыни:
– Benedicat te Deus!
Шарый хотел поцеловать ему руку, но, обернувшись, услышал только шорох уходящего.
Таким образом, он потихоньку скользнул в комнату, огонь в которой уменьшился и, как стоял, бросился на постель, не чтобы спать, но чтобы отдохнуть и подумать.
К его собственным тяжким проблемам прибавилась теперь новая и более страшная, чем они.
Не об одном человеке шла речь, но о тысячи, а больше всего об этом старом короле, который, переборовшись всю жизнь, не узнав покоя, не принимая за труд свой платы, с седыми волосами, с потерянными силами стоял теперь снова у берегов пропасти, не ведая о ней.
В его сердце проникла великая жалость к его пану, который уже столько имел врагов, а тут его собственный слуга должен был стать неприятелем.
Твёрдой натуры, никогда не склонный к слезам, Флориан чуть не заплакал.
Не было уже смысла ложиться спать, потому что, уставший, он мог проспать утро, встревожился – первых петухов уже было слышно. Пару полен он подложил в очаг, задумался…
Срочно ему было перед дорогой заглянуть домой, но стократ теперь срочней в Познань, к королевичу с информацией.
Он знал, как старый король любил своего единственного сына, потому что на него возложил всю надежду рода и будущее, а там этому любимому угрожало состряпанное предательство.
Поэтому он должен был спешить и быть бдительным.
Всё это в себе взвешивая, Шарый насторожил уши, скоро ли запоют вторые петухи. Осенний день, действительно, должен был наступить не скоро, но припоминал себе, что остаток луны мог осветить остаток ночи.
Дело было только в том, чтобы в усадьбе и неизвестных сараях, среди наплыва людей найти своих коней и челядь, никого не разбудив и не обращая на себя глаз.
Пели вторые петухи, когда Шарый поднялся с постели, надел шапку, на всякий случай препоясал меч, потому что без него ночкой в чужом городе выйти было небезопасно, и выскользнул из комнаты, ища двери, в подсени.
По старому обычаю, всё тут было отворено, во дворах, выходя, он ожидал найти сон и тишину – но он сильно удивился, когда, остановившись в большой двери и выглядывая в сторону водопоя и сараям, между людьми воеводы заметил великое оживление. За колодцем горел костёр и люди около него крутились, как мотыльки. Ночь, действительно, как он и ожидал, была не очень тёмной, поэтому он заметил, что некоторые сели на коней и пускались уже в дорогу, другие во дворе вели коней… иные, не засыпая, бодрствовали при огне.
По фигуре человека, который, стоя против пламени, казался чёрной тенью, Флориану казалось, что узнал Влостка.
Значит, и ему тем более пора было в дорогу. Не долго думая, он направился к сараям, дабы разбудить челядь, о которой знал по опыту, что сон имела крепкий.
К счастью для него, его слуги, обеспокоенные тем ночным движением, который царил во дворе, не спали, и, узнав шагающего пана, подбежали к нему из сарая. Приказав немедленно седлать коней, Шарый, более спокойный, вернулся в усадьбу, оделся, как следовало, и, поспешно собрав, что имел, вышел ждать в предсени.
Очень ему было важно, чтобы его такого поспешного отъезда не заметили, но было это почти невозможным. Следовательно, он должен был, оседлав, наконец, коня, не спеша пуститься в путь и приветствовать подходящего Влостка, с радостью, что ему беспрепятственно удалось выехать за ворота. Дороги в Познань он, по правде говоря, не помнил и не мог о ней спрашивать, чтобы не вызвать подозрений – таким образом, инстинктом от усадьбы он пустился направо, хотя бы должен был заблудиться, быстро решив не спрашивать у людей о дороге. Он положился на Божью милость и поехал ночью вслепую. Луна, перекроенная уже на половину, светила ему кусочком даже до наступления дня.
Он приближался к лесам, когда на небе показались первые лучи рассвета. С ними также и люди должны были явиться в поле, пастухи со скотом, а позднее с плугами и боронами земледельцы.
Однако околица казалась ему пустынной и живого духа на ней не нашёл, кроме стай ворон и воронов, увидев которые, он перекрестился, как от пророков плохого.
Он был уже на границе леса, когда, наконец, увидел вдалеке человека, идущего с посохом. Он заметил его гораздо раньше, чем тот ожидал быть увиденным.
Мужчина показался ему сильным и рослым, хотя шёл с палкой и по одежде, лохмотьям и торбе был подобен нищему.
Но когда Шарый как раз к нему пригляделся – произошло чудо – этот нищий согнулся, сгорбился, уменьшился, начал тяжко опираться на посох и тащиться так нога за ногой, как если бы ему едва хватало на это сил.
Шарый имел быстрое око и эта внезапная перемена не ушла от него, но много таких убогих ещё бродило: предсказателей, певцов, нищих, а те часто делались больными, чтобы пробудить сострадание – так это объяснил себе Флориан.
Однако он внимательно всматривался в нищего, который шёл ему навстречу тем же трактом.
Теперь было видно, что шея у него была искривлена и на ней висел как бы сломанный крест, хоть недавно Шарый поклялся бы, что его простым издали увидел.
Он замедлил ход коня, потому что хотел спросить у нищего о дороге, и наравне с ним остановился.
Нищий поклонился, вытягивая руку, поднял также немного и голову, насколько ему позволяла шея. Лицо и руки показались Шарому какими-то странными. Лицо имел белое и не дедовских черт, глаза – большие и мудрые, руки – не привыкшие к работе. Только искажённые уста, с нижней губой, как бы специально выпеченной, придавали ему выражение измученного и страдающего. А глаза, словно у кого другого заимствованные, глядели.
– Я доеду до…
Тут Шарый сдержался и изменил вопрос:
– Куда ведёт эта дорога, так как я нездешний?
Дед принялся его разглядывать, не спеша с ответом, а когда на него решился, дивно зазвучал его голос. Он имел польскую речь, но не простых людей и звучащую как бы по-чужому.
– Дорога? – повторил он. – Дорога… до Познани она. А вам, милостивый пане, куда нужно?
Флориан задумался.
– Дьявол! – воскликнул он. – Не в Познань мне… Что делать… Дальше исправлюсь, когда заблудился.
Дед стоял, опёршись на палку, и не спускал глаз с всадника.
– Вы местный? – спросил Флориан.
– Э! Со
