— Ужасно. Для такого момента, как этот, отвратительный каламбур, — сказал Лайл. — Вот ты совершенно голая…
— Да, это потрясающе. Я никогда прежде не сидела голая в окне. Какой занятный во всех отношениях опыт! Ты такой изобретательный.
Только Оливия станет сидеть голая в окне в холодном замке и смеяться. Это зрелище, которое он увезет с собой… в Египет.
Только вряд ли он захочет делиться этим с кем-нибудь еще. К счастью, окна замка находятся в углублениях стен. Окно этой комнаты хоть и неглубокое, но небольшое по размеру. Иначе работники во дворе стали бы свидетелями отличной сцены.
Возможно, Оливия не стала бы возражать против этого.
— Да, в тот момент это казалось правильным решением, — сказал Лайл. — На самом деле это — единственно верное решение. В том-то и беда, понимаешь, стоит только одному начать это делать…
Продолжая говорить, Лайл поднял с пола шаль и укутал ею Оливию. Потом заправил свою рубашку в брюки и застегнул их, собрал всю ее одежду, сопротивляясь соблазну зарыться в нее лицом.
— Постарайся не подхватить воспаление легких, — сказал он, надевая ей через голову нижнюю рубашку.
— Это стоит того, — ответила Оливия. — Ты собираешься меня одеть?
— Я тебя раздел, смогу и одеть. — Лайл занялся корсетом. — Повернись, пожалуйста. С такими штучками легче справиться лицом к лицу.
— Даже Бейли не удается раздеть меня не повернув, — удивилась Оливия. — Поразительно, как ты смог расстегнуть все эти крючки и развязать ленты.
— Я изучил конструкцию твоего платья, — пояснил Лайл. — Мода довольно сильно изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз. Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, одежда становится все сложнее.
— И для тебя разобраться в конструкции платья — все равно что распутать загадочную строчку иероглифов, — сказала Оливия.
— Это не совсем интеллектуальное занятие. — Лайл поднял ее чулки и подвязки.
— Я сама могу это сделать, — возразила Оливия.
— Я их снимал, я их и надеваю. — Никогда прежде Лайл не обращал пристального внимания на женскую одежду, хотя здесь много чего заслуживало отдельного внимания. Слой за слоем, со сложными механизмами застегивания и расстегивания. Но ее платья приводили Лайла в восторг. Он изучал их, сам не до конца сознавая это.
Он натянул чулок на ее узкую ступню, на изящную лодыжку, дальше по нежной выпуклости икры вверх до колена. Что-то сдавило сердце Лайла, сжимая его все сильнее.
Он завязал одну подвязку, потом проделал этот же ритуал с другой ногой.
Наверное, это была своего рода пытка, но это пустяки по сравнению с удовольствием раздевать и одевать ее, словно она принадлежит ему.
— Ты изучил мою одежду до мельчайших подробностей, — отметила Оливия.
— У меня способности замечать детали, фрагменты.
— А еще тебя отличает прекрасная способность мыслить, чтобы раскрыть секрет таинственной бумаги, — заметила Оливия.
Лайл, надевая ей панталоны, замер. Он совершенно забыл о той бумажке.
Но это был всего лишь кусок бумаги, интеллектуальная головоломка.
Оливия — вот главное.
Если бы он был древним египтянином, то именно ее образ запечатлел бы на каменных стенах, чтобы иметь возможность смотреть на нее всю жизнь, а потом оставить вечности.
Она поместила скарабея в свое кольцо и всегда носит его на пальце.
Лайл снял Оливию со стола и помог ей справиться с панталонами. Он надел на нее нижнюю юбку, платье, завязал все ленты, которые развязал, застегнул все крючки и пуговицы.
— Ну вот, — сказал он. Сделано, все сделано, все в надлежащем порядке, за исключением рассыпавшихся локонов, которые теперь закрывали уши и струились по шее.
Оливия шагнула нему и прижала ладони к его груди. Потом ее руки заскользили вниз.
— Лайл, это было невероятно восхитительно.
— Представляю, — ответил он, уже не в состоянии думать о чем-то. Ладонь Оливии прижалась к его плоти, которая с надеждой восстала и увеличилась в размерах.
Взгляд Оливии, аромат ее кожи, звук ее голоса и смех…
Лайл не стал ждать, что скажет ему совесть.
Он прижал Оливию к стене, поднял юбки и нашел разрез в ее панталонах. На этот раз он уже ничего не снимал и не расстегивал.
Позднее
Оливия натянула чулки, которые сползли сами собой в процессе лихорадочного акта любви, и завязала подвязку. Краешком глаза она видела, как Лайл застегивает брюки.
— Нам надо выбираться отсюда, — сказал он.
— Согласна. Это начинает выходить из-под контроля.
У нее нет опыта в любовных делах, но она может предвидеть результаты. Чем чаще они делают это, тем больше шансов, что она забеременеет.
Хотя шансы всегда одинаковы, когда ты занимаешься этим. И если у нее будет ребенок…
Оливия посмотрела на Лайла, высокого и сильного, с копной золотистых волос. Красивого и мужественного. Если она забеременеет, то не станет сожалеть об этом. Она найдет выход, как справиться с этим. Находить выходы у нее хорошо получалось.
Лайл вытащил стул из-под ручки двери.
— У нас мало времени обследовать антресоли при дневном свете, — сказала Оливия, выглянув в окно. — Солнце садится.
Лайл, открывая запоры на двери в южную башню, замер и проследил за ее взглядом.
— Сколько же мы времени здесь?
— Довольно долго, — ответила Оливия. — Пока расстегнули все пуговицы, крючки и развязали все завязки, потом надо было все это завязать, застегнуть опять. Потом — второй раз. И хотя в этот раз ничего не расстегивалось и не снималось, мне кажется, что мы занимались этим дольше…
— Да, — Лайл открыл дверь и взмахнул рукой, — пора идти.
«Да, самое время убираться отсюда».
Оливия начала задавать себе вопросы. Мучительные вопросы.
Ее тревожило, что ей делать, когда это случится опять.
Неужели это хуже, чем быть вообще ничем, жить на разных континентах, ждать писем, в которых он сообщит, что нашел там кого-то, женился и никогда не вернется назад?
Неужели это так ужасно? Неужели наступит конец света, если она согласится делать то, что весь мир считает правильным?
Это будет ужасно для него, сказала себе Оливия.
Она поспешила выйти из комнаты и устремилась к лестнице. Через мгновение она услышала его шаги за спиной.
— Интересно, готов ли чай, — сказал Лайл, — я умираю с голоду.
Оливия почувствовала, что тоже хочет есть. Со времени ее позднего завтрака у нее и крошки во рту не было.
— Мы можем выпить чай на антресолях, — ответила она, — не хочется терять время, пока светло.
— Сейчас обследовать комнату невозможно, пока люди работают. Если они заметят, что мы пристально рассматриваем камни и размахиваем пожелтевшим от времени листком бумаги, то сразу заинтересуются, что это мы ищем. Много времени им не понадобится, чтобы сложить два плюс два. И тогда искать сокровище станут уже не двое олухов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
