— Вы-то поддержали, и в Ленинграде поддержали Госуниверситет, политехнический институт, Военно-морская академия, два почтовых ящика, но поддерживать некого: наша академия передумала.
— Почему?
— На ученом совете, когда зачитали все отзывы и хотели уже голосовать, выступил начальник кафедры основ марксизма-ленинизма и заявил, что у меня только в предисловии о приоритете отечественной науки, а в самой книге — сплошь иностранные фамилии: Максвелл, Лаплас, Гельмгольц, Герц, Дирихле, Нейман, Бессель, Матье… Всех не сосчитать. Мне прислали экземпляр книги с пометками этого ортодокса красным карандашом. Даже слова «электродинамические идеи и методы» подчеркнуты и отмечены вопросительным знаком: надо полагать, идеи и методы могут быть только марксистско-ленинскими и никакими там электродинамическими.
— В общем, я еще рад, что только провалили, а не раздули дело о преклонении перед иностранщиной. Ты читал в газетах, как клеймят за «физический идеализм» моего учителя по аспирантуре Якова Ильича Френкеля? А он не чета такой сошке, как я: член-корреспондент Академии наук СССР, человек с мировым именем в науке.
— Идиоты! Ведь ты решил задачу, которую пытался решить сам де Бройль, один из основателей квантовой механики.
Надо сказать, что в то время я все чаще с ужасом думал о других идиотах, ратовавших за проведение дискуссии по философским вопросам физики, — по типу лысенковской. Ведь было ясно, что если состоится этот шабаш, то главной мишенью для них будет именно Яков Ильич. Идеи о возможности такой дискуссии буквально носились в воздухе, крикливые «ортодоксы» в официальных «трудах» и в печати развенчивали ими же придуманный «физический идеализм» Френкеля. Правда, Яков Ильич при этом оказывался в одной компании с такими обвиняемыми в идеализме зарубежными физиками, как Эйнштейн, Бор, Гейзенберг, Шредингер, Луи де Бройль, но от этого его «идеализм» приобретал еще один «крамольный» оттенок в виде низкопоклонства перед иностранщиной. Особенно усердствовал в антифренкелевской газетной писанине некий Львов. После его статей даже мне, бывшему довоенному аспиранту Якова Ильича, довелось ощущать холодок отчуждения со стороны сослуживцев. Какой же климат должен был складываться вокруг самого Якова Ильича!
Из этого периода вспоминается эпизод на фтамехе политехнического института, где мне довелось читать небольшой спецкурс по электродинамике СВЧ. Встретившись с Яковом Ильичом в коридоре, я решил отсалютовать ему выбеленной мелом рукой, но он ее ловко перехватил и, пожимая, сказал, что мел для педагога — не грязь, а благороднейший атрибут благороднейшей профессии. Мне было приятно видеть Якова Ильича в таком полушутливом настрое после очередной статьи о его «идеализме» во вчерашней газете. Но я размышлял — что лучше: промолчать об этой статье, будто я ее не читал, или высказать свое отношение к ней. Я решил действовать по второму варианту, сказав, что вся эта возмутительная история напоминает игру одной команды в одни незащищенные ворота и очень странно, что никто из именитых наших физиков не хочет ввязываться в эту игру. Где же их научная порядочность?
— Не надо расстраиваться, Гриша, — ответил Яков Ильич. — Так написано мне на роду. Дело в том, что я родился в день смерти Пушкина. Проклятая, невезучая дата.
И тут же перешел к моим делам по радиоволноводам, вспомнил о моей статье, которую он представлял в «Журнал технической физики».
Я хорошо знал замечательное чувство юмора Якова Ильича, но в данном эпизоде, как говорится, было не до юмора. Каким гражданским мужеством и оптимизмом надо было обладать, чтобы в его положении не только читать лекции студентам, работать с аспирантами, но и читать по своей инициативе лекции для широких аудиторий по современным проблемам физики, не считаясь с тем, что его будут разглядывать как диковинный экземпляр «физического идеалиста», задавать подковыристые вопросы!
Признаться, при виде пометок бдительного философа на моей книге у меня закралось подозрение: не узрел ли он в ней крамольную попытку ученика Френкеля протащить «электродинамические идеи» своего учителя? И это при том, что в книге, изданной в год семидесятилетия Сталина, я имел неосторожность ни разу не упомянуть имя величайшего корифея науки, вождя и учителя, гениального зодчего коммунизма!
Не желая продолжать с Вольманом разговор о моей книге, я предложил ему:
— Давай ближе к делу: при разговоре с главными конструкторами проси назначения в отдел сорок первый. Он только еще формируется, я — врио начальника. Готов, как когда-то в 337-м орб, поработать твоим замом.
— Я в начальники не гожусь. Именно тогда, в 337-м, я показал свое неумение ладить с вышестоящими. С ними лучше через буфер. Поэтому давай так: я у тебя замом, а ты будешь буфером, — предложил Вольман.
С этим предложением мы оба зашли к Павлу Николаевичу, и вопрос тут же был решен. Теперь нам выпало поработать вместе в загадочной организации, структуру и задачи которой не мог понять даже Вольман — человек бывалый в номерных НИИ. Наш отдел, именовавшийся радиотехническим, должен был отвечать за разработку высокочастотных устройств: антенных, волноводных, радиопередающих, радиоприемных, — но каких именно, в каком радиодиапазоне, для чего? Об этом ни мы с Вольманом, ни начальники формировавшихся нами секторов, лабораторий — никто не имел ни малейшего представления. От главных конструкторов тоже невозможно было добиться какой-либо ясности: они были либо в разъездах, либо проводили совещания, — «банковали» то с теоретиками, то с немцами, то с руководителями координационных отделов, переведенных в КБ-1 все по тому же «списку шестидесяти», что и Вольман, Семаков, Лившиц, Бункин, Заксон, Колосов, Расплетин, я и многие другие. Было как-то обидно, что главные конструкторы при обсуждении общего технического замысла новой разработки ориентируются в основном на немцев и не считают нужным привлекать нас, отраслевых специалистов. Выходит, что на нас смотрят как на простых исполнителей, которым в свое время скажут, что делать «от сих до сих»? Или же мы еще не доросли до того, чтобы нам можно было доверять особо важные секреты? Забегая несколько вперед, должен сказать, что такое командно-административное отношение к отраслевым специалистам приводило к серьезным просчетам комплексников при выдаче технических заданий отраслевым подразделениям.
Прошло не мало времени, пока улеглись первые организационные неурядицы в КБ-1 и отделы начали получать технические задания по системе «Беркут». Нашему отделу было поручено разработать антенно-волноводные и приемо-передающие системы для многоканальной РЛС Б-200, предназначенной для одновременного слежения за большим числом самолетов и наводимых на них зенитных ракет и выдачи их точных координат. А для самих ракет мы разрабатывали приемоответчики, которые на каждый принятый от Б-200 зондирующий сигнал должны откликаться ответным радиосигналом. Технические задания на все эти работы нам выдавал координационный отдел за подписью его начальника А. А. Расплетина — заместителя главных конструкторов по станции Б-200.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
