Но каким могло стать в этом уравнении место Америки? В какой мере развитие событий по альтернативному сценарию способствовало бы скорейшему включению недавних колоний в орбиту мировой политики? Предположим, что Англия потерпела сокрушительное поражение в июне 1815 г. или на Среднем Востоке, или в Индии, или после Тильзита не выдержала бы организованной Наполеоном «континентальной блокады»... — чем любой из этих вариантов мог обернуться для молодых Соединенных Штатов? С известной степенью уверенности можно предположить, что необходимость, неблагоприятные внешние условия и общие интересы сблизили бы бывшие колонии и лишившуюся могущества бывшую метрополию — как и произошло в 1940 г.
Главная беда всех этих вариантов, сценариев, альтернатив, контрафактов и прочих «Что если?» состоит в полнейшей зависимости их всех от характера самого Наполеона. Невольно вспоминаются слова Кассия, сказанные о Цезаре в «Юлии Цезаре» Шекспира: «Беда, дорогой Брут, не в наших звездах, а в нас самих...»
Однако Наполеон никогда не мог заставиться себя признаться виноватым в собственных неудачах и упорно возлагал вину на других. Если позволить себе вновь процитировать Шекспира он, подобно Гамлету, мог бы «...считать себя королем бесконечного пространства, когда бы... не было дурных мечтаний».
«Дурные мечтания» Наполеона — это не что иное, как стремление к нескончаемым завоеваниям. Подобно большинству завоевателей и до и после него, он просто не знал, когда (и как!) можно остановиться, что прекрасно понимал Веллингтон.
«Завоеватель,— как-то заметил герцог,— подобен пушечному ядру. Он должен продолжать полет». Именно это заставило Талейрана разочароваться в Наполеоне и переметнуться к царю. Тильзит предоставил Наполеону последнюю возможность связать свое имя с длительным и прочным миром, однако характер не позволил ему не только ухватиться за эту возможность, но даже ее заметить. Впрочем, даже не упусти он ее, никто не в силах ответить, как долго позволили бы ему униженные, побежденные народы Восточной Европы, Пруссии, Австрии и России пользоваться достигнутым.
Девяносто лет назад подающий надежды молодой английский историк Джордж Тревильян выиграл конкурс, объявленный Лондонской «Вестминстер Газетт» и получил премию за эссе под заголовком «Если бы Наполеон выиграл битву под Ватерлоо». (Впоследствии он станет одним из самых известных историков в своем поколении.) Как видится это Тревильяну, инстинкт самосохранения побудил бы одержавшего победу, но истощенного бесконечной войной и донимаемого призывами к миру в рядах армии императора предложить своему главному врагу — Англии — «неожиданно мягкие» условия мирного договора. В результате Россию ожидало бы изгнание из Европы, немцев — участь «самых спокойных и верных подданных Наполеона» (эти слова написаны за пять лет до 1914 года!), а Британию — изоляция[197].
В этой схеме можно увидеть намек на политическое устройство Европы, возможно, довольно близкое к мечтаниям Шарля де Голля или современных брюссельских технократов.
Калеб Карр
Наполеон побеждает при Ватерлоо
Последними работами Калеба Карра являются книги «Союзник» и «Ангел Тьмы».
Предположим, что несчастный маркиз де Груши оказался способным справиться с задачей (невыполнимость которой представляется спорной), поставленной перед ним Наполеоном 17 июня 1815 г., и не позволил бы войскам прусского маршала Блюхера соединиться на следующий день у Ватерлоо с силами английского герцога Веллингтона. При наиболее благоприятном для французов развитии событий Наполеон мог одержать при Ватерлоо победу, и тогда союзникам пришлось бы примириться с восстановленным бонапартистким режимом. Что принесло бы это Европе и миру?
Если допустить также, что Наполеон повел себя на переговорах не как сумасшедший, одержимый манией величия, то его можно представить искусным участником дипломатической игры, которую вели на Венском конгрессе такие политики, как английский виконт Кастльро и австрийский князь Меттерних. Это открыло бы весьма привлекательную возможность: согласись Бонапарт стать одним из многих игроков на политической сцене Европы девятнадцатого века, это дало бы континенту самый долгий к его истории (полные сто лет) период относительного мира, а возвышение Германской империи (событие, которое со временем привело к нарушению этого баланса) было бы предотвращено. При осуществлении такого сценария всеобщий мир мог продлиться куда дольше, нежели до 1914 г.
К сожалению, для того, чтобы сделать подобное допущение, пришлось бы проигнорировать серьезные психологические сложности, с которыми должен был столкнуться император французов. Мысль о том, что он — пусть император, но тем не менее дитя Великой Французской революции — удовольствовался возможностью сидеть на равных за столом переговоров с недавними врагами, представлявшими собой живое воплощение реакции, кажется нелепой, если не смехотворной. Куда вероятнее, что, выиграв время и восстановив армию, он, рано или поздно, начал бы новую игру за господство на континенте. Очень трудно (если вообще возможно) найти свидетельства того, что Наполеон хотя бы в малейшей степени ощущал себя ответственным за многолетние бедствия, в которые он вверг Европу. Поэтому его победа при Ватерлоо, скорее, не отсрочила бы бедствие 1914 г., а приблизило лет на девяносто, превратив девятнадцатый век в еще один период непрекращающегося массового кровопролития, большую часть которого европейцы предавались бы взаимному истреблению по воле кровожадных правителей.
Приложение 3
Армии войны за независимость
Вспомним, что представляли собой войска, сражавшиеся на рубеже XVIII —XIX веков. Англия содержала в колониях небольшие контингенты регулярных войск, сформированные по найму в Европе и обученные действовать в классическом линейном порядке. Их задачей была защита колоний от французов из Канады и поддержание внутреннего порядка. Кроме них существовала милиция из колонистов, использовавшаяся для борьбы с индейцами и усиления регулярных войск. В ходе войны из метрополии были переброшены новые подкрепления регулярных войск, а на месте сформированы из сторонников короля — «лоялистов» — нерегулярные части.
Армия восставших колоний первоначально состояла из необученных боевым порядкам отрядов милиционеров. Они тем не менее имели опыт войны с индейцами и хорошо умели обращаться с огнестрельным оружием. Вашингтон занимался постепенным превращением их в некое подобие регулярных войск. Позднее к армии Вашингтона присоединились французские контингенты, имевшие европейскую боевую подготовку.
Классическая тактика «гладкоствольного» периода считала главным элементом штыковую атаку. Войска для боя выстраивались в линии из двух-трех шеренг каждая, обеспечивавших максимальную эффективность ружейного огня. Атакующий стремился сблизится с противником в плотных шеренгах, обеспечивающих победу в рукопашной. Его задачей было максимально быстро пройти зону ружейного огня, не смешав при этом строя. Обороняющийся, в свою очередь, стремился расстроить ряды атакующих ружейным огнем до того, как дело дойдет до штыкового боя.
Артиллерия использовалась прежде всего для борьбы с артиллерией противника, но была и наиболее эффективным средством поражения плотных порядков пехоты. Традиционные гладкоствольные пушки имели прицельную дальность около одного километра, дальность эффективной стрельбы картечью не превышала 300 метров. Однако и она была большей, чем дальнобойность пехотных мушкетов, и удачно поставленные пушки могли самостоятельно рассеять вражескую пехоту.
Подобная тактика работала при эффективной дальности ружейной стрельбы порядка 150 метров и скорострельности 2 выстрела в минуту. Атакующие успевали преодолеть опасную зону, выдержав, в теории, один или максимум два прицельных залпа до начала рукопашной схватки. Основную роль в бою играла способность солдат в ходе атаки автоматически заполнять места выбывших из строя и соблюдать равнение.
В подобном бою шансы на успех имели только вымуштрованные профессионалы, автоматически выполняющие команды и боящиеся своего капрала больше, чем вражеских пуль. С другой стороны, бывалые ветераны, вроде солдат Фридриха II, знали, что их спасение — в сохранении строя и дружности удара. Недостатком подобного строя была чрезвычайная трудность управления им, требовавшая длительного обучения войск и специальных солдат — флигельманов. Последние ставились на флангах и задавали движение всей шеренги.
Но как только бой терял плац-парадный характер, подобные войска, не привыкшие выходить в своих действиях за рамки устава, теряли значительную часть своих преимуществ перед милиционерами, действующими по своему разумению. Подобное часто случалось как во время войны за независимость, так и в ходе наполеоновских войн.
