– Второе, Константин Васильевич, как это ни прискорбно. Я и сам считал, что теперь тревожиться почти что и не о чем, за исключением самых обычных практических вопросов, а вот нет… И снова тайны и интриги такого рода, что без вас и разобраться затруднительно…
Агранов, один из наиболее могущественных людей советского режима, имевший право и возможности арестовать и без суда расстрелять любого находящегося на территории республики человека, независимо от его подданства и социального положения, за исключением, может быть, двух-трех десятков представителей высшей номенклатуры и членов ЦК, в присутствии профессора всегда чувствовал себя первокурсником, да еще и не слишком успевающим. Он верил и неоднократно имел возможность убедиться, что вздорный, неряшливого вида и склонный к малопонятным умствованиям старик обладает потусторонними способностями вплоть до непосредственного общения с так называемыми «воображаемыми мирами», откуда и получает сведения о прошлом и будущем.
Доведенный до отчаяния неспособностью самостоятельно найти ответ на странные, не имеющие логического объяснения события последних дней, Агранов стал излагать сомнительной с политической точки зрения личности такие сведения, за разглашение которых любой другой подлежал бы немедленному заточению в самой глухой камере внутренней тюрьмы. С последующим расстрелом, разумеется.
Как водится, Удолин выслушал его внимательно и молча, только задал в самом конце несколько уточняющих вопросов. Поскреб пятерней длинные седоватые волосы.
– Сиди здесь. Я пойду к себе, немного думать буду. Только без меня больше не пей…
Зная, что размышления профессора могут продлиться и час, и больше, Агранов накинул шинель и вышел во двор. Здесь было темно. Не по-городскому, а глухо, безнадежно, будто в подземелье. Новолуние, да еще и небо затянуто плотными тучами. Как там, интересно, егерь Петр Лукич ухитряется ходить по лесу, выслеживать порубщиков? А может, и не ходит вовсе, а только вид сделал, сам же забился в кособокую баньку позади сеновала, да и потягивает там свой самогон в одиночку…
Агранов на всякий случай расстегнул коробку «маузера», попробовал, легко ли взводится курок. Хотя как раз тут бояться вроде и нечего. Остро захотелось больше не возвращаться в Москву, отсидеться, пока обстановка не прояснится.
Он выкурил папиросу, пряча в рукав огонек, подошел к машине, приказал шоферу, пригревшемуся в теплой каретке, пересесть на открытое водительское сиденье и отнюдь не спать, а достать из кобуры «наган» и прислушиваться. Мало ли что.
Вернулся в сторожку, и как раз вовремя. Из глубины дома послышалось покашливание и шарканье ног, заплясали тени по бревенчатым стенам, прикрывая ладонью от сквозняков огонек толстой церковной свечи, появился профессор. Сел на лавку, астматически дыша.
– Знал бы ты, Яков, сколько сил мне стоят твои загадки. Умру вот от паралича сердца, не выходя из транса, и что ты тогда будешь делать? Пропадешь ведь…
– Знаю, Константин Васильевич, оттого и прибегаю к вашей помощи только в самой крайности, оттого и подкармливаю вас по двойной академической норме…
– Ноги протянуть с твоей академической, – привычно брюзжал профессор, наливая себе доверху зеленую граненую рюмку. – При старом режиме я без всякой нормы шел к Кюба или Донону, заказывал… – И махнул рукой, не желая терзать себе душу воспоминаниями. Плеснул в рот спирту со сноровкой питерского извозчика.
– Наше счастье, Яша, что случай сегодня легкий. Не пришлось мне даже в высшие мыслесферы воспарять. Мог и не беспокоить меня, откровенно говоря. Хватило бы и банальной цыганки… – Как уважающий себя пророк, Удолин слегка кокетничал. – Ты вот думал, что, ежели «маузер» носишь, шинель генеральскую и в какой-то там хамской коллегии числишься, так от превратностей жизни застрахован и черт тебе, само собой, уже не брат. Однако получается совсем даже наоборот. Умным ты себя считаешь, и я тебя за такого считал, а нашлись вот куда умнее, получается…
– Опять, что ли, наши друзья-полковники? – не выдержал витиеватой преамбулы Агранов.
– О полковниках особый разговор, – поднял коричневый от никотина палец Удолин. – Поближе нашлись люди, тем не чета, зато хитростью и подлостью наделенные в избытке… Я всех ваших тонкостей не знаю, в умах и душах читать как по-писаному не навострился еще, однако узнал я вот что… – Он снова потянулся к бутылке, но Агранов аккуратным движением успел снять ее со стола.
– Чуть позже, Константин Васильевич, сперва с делом покончим.
– Так, значит, так, – вздохнул профессор и продолжил: – Обманывают тебя, Яша, в этом все дело. Люди, которые тебя окружают, с которыми ты сейчас ближе всего общаешься, строят грандиозную интригу, исторических, можно сказать, масштабов. Заговор, если угодно, способный весь мир еще раз с ног на голову поставить…
– Это я знаю. Сам, так сказать, один из строителей, – насмешливо оттопырил нижнюю губу Агранов.
– Дурак! – вдруг сорвался на крик Удолин. – Не знаю, что там ты надеешься построить, а пока тебя как строительный материал используют… Несколько человек… Один, два, три… пять… – Прикрыв глаза, он словно пересчитывал сейчас тех, кого видел внутренним взглядом. – Да, пять человек составили план, в котором ты… не пойму, то ли приманка, то ли главная жертва. Не хватает ясности. В тумане все как будто. Или меня астральное зрение подводит, или их защищает что-то… Думай сам, Яков, догадайся, на чем тебя подловить могут те, кому ты доверяешь полностью, в чьих руках судьба твоя, как Кощеево яйцо. В какой игре и для каких целей за болвана подставят… Ибо ждет тебя, Яков (хотел бы я ошибиться), смерть скорая и лютая, если не догадаешься, кто и зачем тебя погубить хочет.
Но мысли Агранова были сейчас направлены только в одном направлении.
– Подумайте, Константин Васильевич, подумайте, как это может быть связано с теми полковниками? После нашей последней встречи они исчезли. Мы с ними заключили соглашение. Какую-то его часть выполнили они, какую-то я. Войну вот закончили, сами видите. Ну а теперь? Они как раз и могут меня за болвана посчитать и в совсем большой игре моей головой расплатиться…
– Да что ты споришь, шлемазл! – От возмущения Удолин перешел на идиш. – Уж тех-то господ я никогда и ни с кем не спутаю. Вот кто нам с тобой сейчас и нужен! Найти бы их, может быть, и спасешься еще. Только далеко они сейчас. Чувствую я их присутствие еле-еле, но чувствую, а вот в нашем мире или в надмирных сферах – понять пока не могу…
– Скорее уж в надмирных, – стараясь сохранять привычный самоуверенно-насмешливый тон, ответил Агранов, хотя стало ему как-то не по себе. Угадал и это старец. – Один из них, Александр Иванович который, убит недельки две назад. А вот про Андрея Дмитриевича, действительно, сведений не имеется…
– Убит? Быть такого не может. Что я, по-твоему, ауру живого человека от некробиотической не отличаю? Живы оба, и надо их искать… Твои же здешние друзья – враги тебе, все до одного. Не вижу среди них верных тебе. И кровопролитие ждет Москву и Россию совершенно чудовищное. Хуже, чем в восемнадцатом году. Думай, Яша, думай… А то давай прямо сейчас с тобой сбежим! Есть у меня под Осташковом место тайное, там отсидимся…
– Подождем еще, Константин Васильевич. Совсем плохо станет – сбежим. Я вас не брошу. Только Агранова так просто не съешь. Зубы обломают…
А вот теперь, когда прошел еще один отвратительный, сумбурный день, как-то отстоялось в голове все сказанное профессором и несказанное, а только обозначенное намеком, всерьез подумалось Агранову, а не затеяли и вправду товарищи по заговору свою собственную игру? Лучше всего сейчас пробиться на прием к самому Троцкому и изложить все свои соображения. Но удастся ли? Он не знает ничего сверх того, что ему было доложено перед смертью Дзержинского, он с удовольствием воспользовался поводом избавиться от политических противников и просто недостаточно лояльных к нему соратников, а уж скоропостижная смерть Ильича вообще была яичком к Христову дню. Теперь он занят вопросами государственного строительства и внешней политикой, вполне доверяет (или делает вид?) своей ВЧК, буквально на днях переименованной в ГПУ. Впрочем, правильно, новая власть нуждается в новых названиях, символизирующих дальнейший прогресс и разрыв с непопулярной в массах политикой…
Агранов жадно докурил папиросу, раздавил начавший тлеть мундштук в пепельнице из снарядной гильзы, снова поднял трубку, вызвал сменившего его на посту начальника секретно-политического отдела Вадима Самойлова.
Уже целый час тянулась раздражающая Агранова тягомотная, какая-то невсамделишная беседа, когда стороны то начинают спорить по пустяковым вопросам, уточнять и сравнивать поступившую из разных источников информацию, то дружно соглашаются, что делать надо немедленно, только непонятно что… Якову Сауловичу все больше начинало казаться, что совещание это – просто устроенная для него лично инсценировка, все остальные на самом деле знают нечто остающееся для него тайной и просто тянут время до назревающих важных событий. И Агранов, мрачно глядя в стол, изображая такую же, как у других, озабоченность, размышлял, не пора ли действительно смываться? А то, чего доброго, сам окажешься в хорошо знакомых подвалах, куда отправил очень и очень многих. Единственное спасение – как можно дольше прикидываться ничего не понимающим дураком, готовым втемную выполнять чужие замыслы.
