…Агранов в своем кабинете на шестом этаже лубянского дома бросил на рычаг трубку одного из трех телефонов. Ситуация раскручивалась стремительнее, чем он успевал ею овладеть. Значит, для него – пока неблагоприятно. Он даже не совсем понимал, почему так вдруг случилось. Казалось, «второй октябрьский переворот» удался полностью и окончательно. Больше половины «ленинцев» из состава ЦК были арестованы и обезврежены в одночасье, командование Московского военного округа во главе с Мураловым относилось к «твердым троцкистам» и полностью контролировало настроение в частях, власть в ВЧК тоже была поделена «справедливо», без каких-либо серьезных разногласий, народ получил наконец то, из-за чего упорно, то исподтишка, то с оружием в руках сопротивлялся советской власти, – свободу торговли и продналог взамен продразверстки, война, черт возьми, закончилась, и вот на тебе!
Неужели он чего-то не предусмотрел? Ему казалось, что по крайней мере на ближайший год никаких серьезных разборок в стане победителей не будет. Исторический опыт всех уже случившихся в мире революций и переворотов об этом свидетельствовал.
Он взглянул на изрисованный красным и синим карандашами лист бумаги. Бывший начальник секретно-политического отдела, а теперь первый заместитель председателя и непременный член коллегии ГПУ Яков Агранов не умел размышлять без графического сопровождения полета своей фантазии. Беда была и в том, что он потерял ориентировку, как пароход в тумане, и не знал, кому сегодня можно доверять, а кому – нет, кто из бывших соратников остается верен, а кто затеял собственную игру с непонятными целями. Поэтому слишком много пришлось изобразить вопросительных знаков, больших и маленьких.
На данный час картина, по сообщениям информаторов, вырисовывалась следующая. Ряд секретарей крупных парторганизаций Москвы и Петрограда, сумевших каким-то образом сговориться, заявил о несогласии с нынешним курсом ЦК, поддержавшего бонапартистский переворот Троцкого, и призвал рядовых коммунистов выходить на улицы. Похоже, со дня на день состоится экстренный, «ленинский» съезд партии в Питере.
Заговорщики, по агентурным данным, собираются объявить об исключении Троцкого и его фракции из РКП, сформировать новое правительство. Их поддерживают Кронштадт и Балтийский флот. А уж этим-то какого дьявола надо? Человек из штаба флота передал, что в крепости идут бурные споры о каких-то «Советах без коммунистов», образовании независимой Северной республики в составе Петрограда с губернией, Кронштадта, балтийских фортов, Либавы и Ревеля и, наконец, о создании унии с Финляндией! Полный бред, казалось бы, но если что-нибудь подобное все-таки начнется…
Имелись данные из заслуживающих доверия источников, что Фрунзе каким-то образом сговорился со Сталиным, Бухариным, Рудзутаком, Рыковым, Томским, Калининым, Молотовым (ни одного еврея, что примечательно), еще кое с кем из бывших приятелей Дзержинского и они создали так называемый «параллельный центр», который и намеревается объявить себя высшим исполнительным органом партии. При поддержке верных фронтовых частей, которые не сегодня-завтра двинутся на Москву с юга. Причем пока непонятно, как они собираются решать стратегическую коллизию на фронте. Оголять фронт можно лишь в том случае, если уверен, что белые не начнут, воспользовавшись случаем, очередного наступления.
Ведь если власть Троцкого рухнет, кто им помешает денонсировать «Предварительный протокол о мире и взаимопомощи».
Тогда вообще все может рассыпаться в одночасье. Впрочем, не исключена возможность блефа, стратегической дезинформации, распространяемой какой-то третьей или четвертой силой.
– Николай Иванович, – кричал он, вновь сдернув трубку скверно работающего телефона, – сегодня с утра в Москве черт знает что творится! Студенты митингуют прямо на Моховой, в двух шагах от Кремля. Сборища и на Скобелевской площади, и возле Страстного монастыря. Анархисты с черными флагами затеяли демонстрацию на Садовой. У трех вокзалов вообще бардак. Толпами бродят какие-то вооруженные люди, выдают себя за фронтовиков и орут, что жиды советскую власть продали. Нет, меня это лично не задевает, я крещеный, но ты-то куда смотришь? Ты что, не можешь выслать в город три-четыре надежных батальона? Нет, я не говорю, что нужно стрелять в своих, но какой-то порядок в столице должен быть? Хотят митинговать, черт с ними, пусть митингуют, но где-нибудь подальше, на Ходынке, что ли…
Ответ Муралова ему не понравился, и он раздраженно крутнул ручку индуктора, дав отбой. Тоже мне Иисусик, не может он без достаточных оснований начинать карательные операции. Мол, демобилизованные красноармейцы просто пар выпускают, из тех, кто призывался в отошедших к белым губерниях. Ехать им некуда, здесь землю получить не светит, местным и то не хватает, вот и бузят… А начни их разгонять, они сорганизуются, и вот тогда действительно беспорядков не избежать! Идиот, забыл, с чего семнадцатый год начинался…
По второму телефону Агранов говорил с курировавшим фронтовые особые отделы и Наркомат иностранных дел Петерсом. Этот вроде был абсолютно надежен.
– Яков Христофорович (откуда, интересно, у чистокровного латыша такое имя-отчество?), я знаю, у тебя есть свои, лично тебе подчиненные конвойные части. Не пора их ввести в дело? – Он вкратце пересказал коллеге смысл разговора с Мураловым, которого Петерс сильно недолюбливал.
Удовлетворившись обещанием привести в полную боевую готовность пять укомплектованных и вооруженных рот, Агранов стал накручивать ручку очередного аппарата.
Чрезвычайная активность, которую развернул в этот туманный и тревожный ноябрьский день именно он, а не председатель ГПУ Менжинский, объяснялась просто. Всю свою ставку Яков Саулович сделал на Троцкого, был наиболее последовательным исполнителем и координатором «октябрьского переворота», и в случае победы оппозиции рассчитывать ему было не на что. Кроме как бежать в Белую Россию…
Он начал складывать бумаги в папку. Через десять минут совещание у Менжинского. Наверняка такое же бессмысленное, как два предыдущих… И вдруг в голове Агранова что-то начало проясняться. А не прав ли, на самом деле, профессор Удолин? Буквально до нынешнего момента Яков не воспринимал всерьез его слишком заумные, шаманистые высказывания… Заставил себя поверить, что повредился в уме старик от пьянства и одиночества. Или просто цену себе набивал, наподобие всех прочих оракулов, чьи предсказания обретают смысл только задним числом. Словно затмение нашло, в самом деле. Или… Или напустили на него это затмение, что ли?
Вчера под вечер, когда от сомнений и противоречивых сведений шла кругом голова и курить уже было невмоготу, Агранов вдруг решительно отодвинул бумаги, вызвал автомобиль и приказал водителю ехать, не слишком спеша, по Владимирке в сторону Измайлова.
После того как профессора, мистика и ясновидца, похитил из хорошо охраняемого дома, точнее, маленькой надежной индивидуальной тюрьмы странный полковник Шульгин и после того как, перевербовав самого Агранова с непонятной до сих пор целью, вновь исчез, предоставив их обоих своей дальнейшей судьбе, Агранов переселил Константина Васильевича в укромную сторожку на лесном кордоне. Здесь Удолин уже не считал себя заключенным, тем более бежать ему было некуда и незачем, он просто жил вдали от городской суеты и опасностей переходного периода на попечении пожилого егеря. Они коротали время в прогулках по лесу, долгих неспешных разговорах о природе и звериных повадках, профессор от скуки писал длинные, не совсем понятные даже ему самому трактаты о дзен-буддизме, а ненастными вечерами у русской печи со стаканом самогона в одной руке и козьей ножкой в другой разъяснял собеседнику разницу между гвельфами и гибеллинами. И каждый находил в этом свое удовольствие и интерес.
Агранов, как всегда, привез профессору большой пакет с деликатесами и несколько заказанных им книг. Из вежливости поговорили минут двадцать об обычных при встрече столичного жителя с провинциалом вещах, как-то: о последних декретах власти, о ценах на хлеб и ливерную колбасу в системе свободной торговли, о слухах насчет предстоящей отмены «сухого закона» и о том, что в театре Вахтангова готовится какая-то невероятно новая постановка… Затем егерь деликатно прокашлялся после третьей рюмочки чистого медицинского и, закинув на плечо ремень старой берданки, отправился пройтись по участку, посмотреть, не рубят ли окончательно потерявшие стыд и страх перовские мужики мачтовые сосны.
– Что значит привычка, – кивнул ему вслед Удолин, – вся жизнь в тартарары укатилась, а ему сосны… – И, не меняя интонации, обратился к чекисту: – А на сей раз что привело тебя в мою скудную обитель? Проверить, не сбежал ли я в Белую Россию, или опять появились сложности в твоих жандармских делах? Однако тут-то у тебя вроде все более чем в порядке, насколько мне известно.
