двое, Бухвостов и веснушчатый. Сергей Леонтьевич благодарно подумал о нем — вот ведь догадался, что сержант голоден.
— Спасибо за хлеб-соль, — сказал душевно.
Солдат не расслышал. Он поднялся. Посмотрел, нет ли кого поблизости, и шепнул:
— Ищи Васенку в Светличной башне.
Бухвостов принялся расспрашивать. Но Васенин земляк ничего толком не мог ответить.
— Мне тут быть не с руки, — опасливо промолвил он и ушел.
Светличная отличалась от других башен. Находилась она между Королевской и Государевой, ближе к первой. Но снаружи ее не разглядеть. Она не возвышалась над стеной, а неразличимо сливалась с нею. И только изнутри крепости был заметен полукруглый каменный обвод.
Даже видом своим башня пугала. Сложенная из тяжелых плит, глухая, с единственным небольшим оконцем, она казалась давяще мрачной.
В нее вела каменная же, в несколько ступеней, полувинтовая лестница. Бухвостов толкнул дверь, она тяжело отошла. В светелке — по ней и башня называлась Светличной — под низким сводчатым потолком храпели солдаты. Наверно, из ночного дозора вернулись. Спали на полу, раскинув руки.
Сержант, шагая через лежащих, обошел помещение. Вторых дверей здесь не было. Рядом со светелкой — ход на стену.
Сергей Леонтьевич возвратился во двор. Что же могли значить слова веснушчатого о Васене?
Почему-то сержант боялся отойти от башни хоть на шаг. Он ощупывал ладонями холодные плиты. Никаких надежд не оставляла эта безмолвная каменная громада.
Между стен, как в ущелье, сильно потянуло ветром. С головы Бухвостова смахнуло треуголку.
Он нагнулся за нею и тут увидел, что в башне есть еще проем — настоящая крысиная нора, заплывшая грязью. Пошарил руками, наткнулся на железные прутья.
Сергей Леонтьевич лег на землю, чтобы заглянуть в забранную решеткой дыру. Сердце билось так, будто кто-то держал его в злых лапах, — то сожмет, то отпустит.
За решеткой, в сумраке, ничего не разглядеть. Прошло время, прежде чем сержант освоился с темнотой. И тогда он увидел глаза, в упор смотревшие на него оттуда, из подземелья.
Бухвостов отшатнулся.
— Ты кто? — спросил шепотом.
Слова, прозвучавшие в ответ, перевернули душу:
— Дядь Сергей, я знала, что ты придешь.
К пальцам, сжимавшим решетку, приникла теплая щека. Сержант охнул, словно ударили его. По железу, по пальцам текли Васенкины слезы.
Узнать ее было нельзя. Исхудалое, в ссадинах лицо, тонкие руки, закованные в цепь. При каждом движении цепь скрежетала. На шею девушки набита деревянная колодка. Когда Васена прижалась к железным прутьям, колодка краем поднялась, сдавила горло до удушья. Но Васена не отходила, все шептала, шептала:
— Помру я скоро… Спрашивают, пошто я из деревни ушла? Зачем в войске? Да знаю ли ведовство? Да нет ли умысла на государево здоровье?.. Помру я…
В том, как Васена сказала эти два последних слова, не было ни отчаяния, ни горя. Просто она говорила о том, что скоро все кончится — и жизнь, и мучения.
Сержант гнул, ломал железные прутья. Освободить Васену. Бежать! Бежать!
Опомнился. Подумал — как нелепа эта первая, захватившая его мысль. Бегством только вконец погубишь девушку. Да и куда денешься с острова? У подземелья даже стражи нет, потому что отсюда все равно не убежишь.
Что делать? Васену со дня на день увезут в Преображенское, и тогда она канет, словно камень в омут, безвестно пропадет, как тысячи других в безысходном застенке.
Надо спешить. Но если бы знать, что делать? Такая беда. Такая беспомощность.
«Первый российский солдат» знал, что он переживает самый страшный день в своей жизни.
— Мы тебя вызволим, Васенушка, вызволим, — бормотал Бухвостов, сам не веря своим словам…
От Государевой башни, от причала донесся звон судовой рынды. Шнява уходила в низовье.
Удаляясь от Светличной, сержант все видел перед собой большие, в слезах, глаза Васены.
Думалось — простился с нею навсегда…
Через невские пороги негруженная шнява перемахнула, как на крыльях. Плыла быстро, подгоняемая течением и ветром.
Впереди — разбитый Шлотбург. А там рукой подать до острова Заячьего, до юного города Санкт-Петербурга.
Из непреодолимой ненависти ко всему торжественному, парадному, показному, бомбардирский капитан Петр Михайлов не торопился на закладку новой крепости. Он не сомневался, что двор и духовенство все сделают без него: и серебряную доску вроют в основание, и молебен отслужат, и святой водой окропят разворошенную землю, и отсалютуют из пушек.
Пожалуй, даже придумают орла, который обязательно будет парить над островом и непременно сядет на плечо самого знатного вельможи. Хотя орлы тут, кажется, вовсе не водятся.
— Леонтьич, — окликнул Петр сержанта, — видал ты орлов на Неве?
Бухвостов не ответил. Не поднимая головы, смотрел он на струи за кормой, словно искал в них очень важное для себя решение.
Что творится с Леонтьичем? Но Петр уже не помнил, о чем спрашивал. Всеми мыслями он был на острове Заячьем. Сейчас там работа на большом размахе.
Добротно ли возводят верки? Не размоет ли водой дамбу? Хватает ли людей? Не атакует ли Нумерс? Где сейчас армия Кронгиорта?..
Здесь, на краю отвоеванной русской земли, кажется, Петр не замечал болот и чахлых перелесков, не замечал гнилых туманов, ползущих над мелководьем, взмученных бурых ручьев в пустынных лугах, черных оводов, заедающих лошадей насмерть.
Видел он перед собой только взморье, только даль до самого неба и зыбкие на волнах дороги, дороги.
— Рай земной. Парадиз, — проговорил он вслух, — истинно, парадиз.
5. «ЦАРЕВА ХАТА»
На краю обширного Березового острова, в полуверсте от новостроящейся крепости солдаты в два дня срубили дом для бомбардирского капитана.
Вокруг, куда ни посмотришь — палатки, веточные шалаши, неглубокие вырытые землянки. А посреди шумного, неказистого, раскинутого как попало воинского лагеря — дом. Одно это уже говорило: пришли сюда прочно, навсегда, вот строиться начали.
Дом поставили не на самой кромке берега, но несколько поодаль. Нева своенравна, с ней ухо востро держи.
Венцы складывали из гладко тесанного сосняка. Стены выкрасили в яркий охряной цвет и навели поперек черные полоски, издалека взглянешь — кирпичные стены. Но то лишь одно мечтание, заглядка в будущее. Хоть глины кругом много, настоящего кирпича за сотню верст окрест не сыщешь. Строили дом по стародавнему обычаю, лапа в лапу, кондово. Строили первое жилье из дерева. А в дальнейшем городу быть каменну.
В знак того, что хозяин дома по званию своему — капитан бомбардирский, на гонтовую крышу, сложенную из узких досочек внахлест, по углам поставлены пестро раскрашенные пылающие бомбы. На конек взгромождена якобы изготовленная к бою мортира.
Неслыханная красота дома — окна. Широченные, с раскинутыми в стороны ставнями. Расстекловка мелкая, в свинцовых переплетах. В
