воду. И то, как бородатый матрос тоненько по-заячьему завопил, поднимая руки. И то, как на него наскочил рослый парнище с криком:
— Поздно, поздно пардону просишь!.
Через борта все лезли и лезли солдаты. Лодки кишели вокруг кораблей.
Загорелись мачты. На них плескали воду из ведер.
С соседнего корабля, сквозь дым и гарь, прокричали:
— Как там у вас? Мы отвоевались!
Бухвостов узнал голос Петра.
На виду у шведской эскадры два плененных корабля, под обгоревшими парусами, вошли в Неву. В сопровождении эскорта лодок их повели к вчерашнему Ниеншанцу, сегодняшнему Шлотбургу.
Теперь нашлось время прочесть имена, выведенные золоченой латынью на бортах: «Астрель» и «Гедан». Нашлось время и для того, чтобы подсчитать отстрелявшиеся, еще горячие и остро пахнущие порохом пушки. На одном корабле их было четырнадцать, на другом — десять.
Крепкими причальными канатами «Астрель» и «Гедан» закрепили у шлотбургских бастионов.
Смертельно израненного Тимофея Окулова вынесли на берег, положили под сосну. Он доживал свой последний час.
Бухвостов и Щепотев стояли рядом. Михайла Иванович не отводил глаз от угасавшего лица ладожанина и говорил мучительным шепотом:
— Не защитил я тебя, Тимоша.
Окулов ничего не слышал. Он в беспамятстве звал:
— Батя… батя…
_____
На памяти человеческой не случалось, чтобы лодками брали корабли.
В честь сей «никогда прежде не бывшей морской победы» велено отчеканить бронзовую медаль с надписью: «Небываемое бывает».
2. ШЕСТНАДЦАТОЕ МАЯ
В походном журнале значится:
«По взятии Канец отправлен воинский совет, тот ли шанец крепить или иное место удобное искать (понеже оный мал, далеко от моря и место не гораздо крепко от натуры), в котором положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место, остров, который назывался Люст-Елант (т. е. Веселый остров), где в 16-й день мая (в неделю пятидесятницы) крепость заложена».
Остров был присмотрен еще при первом походе на взморье. Очень уж в удобном месте он находился, как раз на разветвлении Невы. Мимо него ни один корабль не пройдет. И отсюда до моря рукой подать.
Назывался остров Енисаари, по-русски — Заячий. Но было у него еще имя Люст-Елант, или Веселый. Местные жители рассказывали, что это название за островом закрепилось с тех пор, как шведский король подарил его знатному вельможе и тот выстроил здесь мызу. Недолго просуществовала мыза. Очень скоро ее до основания разрушили половодье и морской ветер.
Никаких следов строения на острове не осталось. В березовом леске виднелся шалаш, да поблизости — рыболовецкая тоня…
Солдатским штыком-багинетом здесь был взрезан жесткий прошлогодний дерн. Две гибкие березки связали вершинами, как ворота в еще не существующий город. И начали строить.
Судьбу Ниеншанца-Шлотбурга решили тогда же. Первое время в нем еще находились войска. Но как только на Заячьем острове появились крыши над головами и надежные укрепления, войска покинули крепость в устье Охты.
Однажды в черных пыльных вихрях, сотрясая землю, Ниеншанц взлетел в воздух. Взорваны были и крепостные валы и все постройки.
Воинское счастье переменчиво. Нельзя оставлять старую, опустевшую крепость в тылу, в такой близости от новой.
Только четыре огромных мачтовых дерева, растущих среди развалин, шумя густыми кронами, хранили память об отживших бастионах[19].
Новой фортеции дали имя «Санкт-Петербург».
В народе же ее называли просто «Питер», как Ниеншанц — Канцами, а Шлиссельбург — Шлюшином или Орешком.
Крепость на взморье строили солдаты и работные. Сгоняли сюда крепостных умелых мастеров. Десятки тысяч людей, оторванных от родных сел, от семей шли к Неве со слезной тоской.
Край был разорен войною. Беспутье и бескормица, сырые болотные туманы уносили жизни без счета.
В армии не хватало лопат и тачек. Землю копали штыками или просто руками. Носили ее в рогожах, а то и в подолах рубах. Работали «от темна до темна». На ладонях набухали кровавые мозоли. О камень срывали ногти. Нельзя было остановиться на час, отдохнуть, перевести дыхание. Засыпа́ли на короткое время, в светлую ночь, тут же на взрытой земле. От гнилой воды пухли животы, выпадали зубы.
Весь остров перекопан, поднят дыбом. Рядом с работающими, только чуть в стороне — пришлось оттащить, чтоб не мешали, — лежат мертвые. Сложены тяжелые, натруженные руки, черные от непросохшей земли. В головах теплятся восковые свечечки. На груди тускло блестят медяки, брошенные на упокой души.
Земля над Невой вся перевернута, желтеет прослойками песка и глины. Пока еще тут не разберешь, что к чему. Еще только угадывается, где будут болверки, где казармы, где раскаты.
Но уже сейчас ясно: новая крепость строится во многом на шлиссельбургский манер. Она, как и Орешек, — на острове. Как и там — стены подходят к самой реке, чтобы врагу негде было ступить. Даже канал роют из края в край, от Невы к Неве, как в Шлиссельбурге, — при осаде гарнизон не останется без воды.
Малый островок, словно дитя к матери, прильнул к другому острову, огромному; надо полдня, чтобы обойти его. Зовется Койвусаари, по-русски — Березовый. Наверно, когда-то составляли они одно целое. Но веками пробилась протока, отделила малый остров от большого.
А за Березовым простираются другие, есть такие же огромные, есть и поменьше: Корписаари, или Остров Пустынного Леса; Кивисаари, или Каменный; Ристисаари, или Крестовый.
Прямо же напротив Заячьего начинается острым мысом — стрелкой и уходит к самому взморью Хирвисаари — Лосиный остров, или Васильевский. Когда-то жил здесь новгородский посадник Василий, он и дал имя этой земле.
Шумят лесами острова. Дороги нехоженые, зверь непуганый.
Рыбаки, землепашцы, смоловары, знатцы речных дорог живут по берегам. Избы курные. Венцы сложены из вековых деревьев.
Холодными утрами весь край тонет в клочковатых туманах. На болотах кугукают, засыпая, совы, кричат перепелки. Сохатый выбежит из перелеска, уставится на людей большущими глазами, задерет морду, протрубит угрожающе…
Жихаревская батарея поставлена на оконечности Заячьего островка, обращенной к морю. Здесь всегда дует ветер, то штормовой, порывистый, то упругий, ровный, но такой сильный, что, идя против него, чуть не падаешь, наклонясь вперед. Он приносит странные запахи, душные, неведомые. Это ветер моря, незнакомый жителям материковых равнин.
На мысу растут искривленные ивы. Они бедны листвой, как-то скрючены, сбиты в клубок. Корни местами вырвались наружу и дают зеленые побеги, а иные ветви ушли в землю, цепко ухватились за нее. Дереву, как и человеку, нелегко держаться под напором бурь.
Старожилы приневских островов рассказывают, что эти ивы на мысу помнят и отцы и деды. Одно дерево упадет, а другое вырастет, такое же причудливое…
Под ивами стоят три жихаревские пушки. Они повернуты к морю. В
