стучат топоры. Бухвостов ждет. Но все остается так, как было. Неподвижно орлиное гнездо над водой.
Вдруг в толпе подкинули шапки вверх, закричали:
— Пошел! Пошел!
Хруст, треск размочаленных бревен. Из гнезда медленно, а через минуту все быстрей, быстрей скользила громада. С полозьев, по которым она двигалась, полыхнуло пламенем. Всех обдало едким дымом.
Взметнув высокую стену воды, сразу рассыпавшуюся брызгами, на реке покачивается корпус корабля.
Сергей Леонтьевич видит, как бомбардирский капитан хватает старшо́го, прижимает его к груди и крепко целует.
— Спасибо, Федос, — говорит Петр.
Так вот он какой, ладожский корабельщик…
К только что спущенному фрегату спешат лодки. Закидывают канаты, как оброть на неезженного коня. Корабль по узкому каналу отводят в «ковш» — пруд с тихой водой. Сотни рук тотчас принимаются доделывать, оснащать новорожденного богатыря.
Это сравнение с новорожденным пришло сержанту в голову, когда он смотрел на чудесно возникший корабль.
Работа на верфи не останавливалась и ночью. Зажгли смоляные факелы. Они двигались то в высоте, на последних ярусах, то внизу, на воде, и тогда по ней плыли зыбкие золотистые пятна.
Впервые Бухвостов так близко повстречал олончан-корабельщиков, земляков Окулова. И они показались ему очень похожими на Тимофея. У многих такие же красноватые, обветренные лица, облупленные носы, неторопливая, с легкой раскачкой, походка…
То, что в этот день увидел Сергей Леонтьевич, было не просто рождением корабля. Рождался морской Балтийский[20] флот. Суровая Ладога становилась его колыбелью.
В свирском устье развело высокую волну. Белые барашки бежали в гору, к серому небу. Петровская шнява готовилась к отплытию.
Бухвостов собирался взойти на борт, когда услышал, что его кто-то зовет.
На пристани стоял олонецкий батюшка Иван Окулов. Приметно было, что он спешил, опасаясь не застать шняву. Прерывисто дышал. Только крест на затрапезной поддевке выдавал его сан.
Сержант положил руки на плечи старика и почувствовал, что плечи дрогнули.
— Будь добр, скажи, — попросил отец Иван, — видел ты Тимошу в последнем бою?
— Видел.
— Как умирал мой сын?
Сергей Леонтьевич молчал, не в силах одолеть волнение.
— Отвечай, — потребовал старик.
— Поверь, отец, — проговорил сержант, — если и меня ждет погибель на ратном поле, ничего другого не хочу — умереть, как Тимофей…
На шняву подняли сходни.
Долго еще Бухвостов видел удаляющуюся согнутую фигуру старика на пристани. Ветер разносил его седые волосы.
И долго еще слышался стук плотницких топоров со стапелей.
4. СВЕТЛИЧНАЯ БАШНЯ
На дневку шнява, возвращавшаяся с Олонецкой верфи, бросила якорь у Шлиссельбургской крепости.
На острове почти не осталось следов недавней тяжкой осады. Бреши, пробитые в стенах, заделаны известняковой плитой, валунами. Новая кладка отличалась от старой только тем, что выглядела посветлее.
Единственное уцелевшее от огня деревянное здание было разобрано по бревнышку, переправлено вниз по Неве и заново поставлено на берегу в устье Ижоры, как попутный дом для едущих в Шлиссельбург.
Посреди острова начали сооружать высоченную вышку, чтобы врага можно было разглядеть за десятки верст, задолго до того, как он подойдет к крепости.
Все в Орешке шло по заведенному порядку. Подъем с рассветом. Отбой с закатом. Гулкий шаг караулов. На стенах постовые ходили с мушкетами, вскинутыми на плечо. С башен поглядывали в сторону Корелы. Там еще держались шведы.
Но уже чувствовалось, что крепость числится на второй линии. Падение Ниеншанца, и в особенности создание новой твердыни на взморье, отодвигало противника на почтительное расстояние от невского истока.
Пушек в Шлиссельбурге насчитывалось немало. Но почти все отстрелянные, побывавшие в огне. А гарнизон, хотя и многочисленный, состоял из послуживших солдат. Среди них встречались и инвалиды, покалеченные при нотебургском штурме.
Самыми молодыми и озорными жителями крепости стали подростки из школы «барабанной науки». Школа эта только что начиналась, и учеников для нее набирали из бездомных ребятишек-сирот.
Временами они устраивали меж собой такие баталии, что инвалидам с трудом удавалось разнять их. Надавав тумаков, обещали:
— Ужо в полку навоюетесь…
Сергей Леонтьевич обошел всю крепость. Он искал Васену и не находил ее. Расспрашивать о взятых по навету не годилось.
Бухвостов бродил по каким-то темным переходам в толще стен. Разрывая паутину, на ощупь пробирался по шатким лестницам на верхушки башен. Спускался в подземелья, настоящие каменные мешки.
Но нигде не было и помина о несчастной девушке. Порой он негромко звал:
— Васенушка!
Эхо ударялось о камень и возвращало ему имя, ставшее сейчас, в беде, таким дорогим.
Сергей Леонтьевич знал, что Васену должны были отправить в Преображенское. Но обоз к Москве еще только собирался. Налаживались телеги. Подкармливали коней. Посылали подставы на каждую сотню верст дороги. Солдаты спорили, кому ехать конвоем, — удачливому при такой поездке можно завернуть в родную деревню на побывку.
Неужели девушку поспешили увезти с на́рочным? Страшно было подумать об этом.
Какая судьба! Вся семья погублена в застенке, и Васену не миновала злая участь…
Бухвостов стоял на краю острова. Ветер рябил озерную воду. Сержант смотрел прямо перед собой. Ворот мундира, как удавка, сжимал шею. Бухвостов рванул крючки. Но удушье не проходило. Ладонями растер лоб, щеки… Услышал голос, несмело звавший его:
— Господин сержант!
Оглянулся и заметил пожилого солдата с обмотанною тряпьем рукой. Был он очень веснушчатый, только глаза оставались без отметинок.
— Чего тебе? — спросил Сергей Леонтьевич.
— Ты не признал меня, господин сержант, — сказал солдат, — оглоблинский я. С тобой от Вышнего Волочка о прошлый год в походе был.
— Не помню. Что надо? — снова спросил Бухвостов.
— Да мне ничего не надо, — солдат будто бы даже удивился мысли, что он может по какому-то собственному делу потревожить сержанта, — а вот разговор, действительно, имеется. Пойдем со мной, сделай милость.
Вслед за веснушчатым Сергей Леонтьевич вошел в ворота. В углу крепости, где стены сходились к Королевской башне, полдничали солдаты. Они сидели на земле вокруг котла, в котором дымилась похлебка.
— Поснедай с нами, — предложил веснушчатый и протянул Бухвостову деревянную ложку.
Солдаты потеснились. Котел стоял на траве. Похлебка была вкусная. Сергей Леонтьевич не помнил, когда он ел в последний раз; кажется, на Свири, на верфи.
Ложкой черпал поверху. Чтобы не расплескать варево, бережно поддерживал ее ломтем хлеба. Подхватил кусок мяса. И все стали есть с мясом.
Ели молча, серьезно, будто делали работу. Ребятишки-барабанщики, допущенные к котлу, затеяли возню. Ближайший солдат отщелкал их ложкой по затылку — дескать, надо обычай знать.
Сытые солдаты, дочиста облизав ложки, совали их за онучи или за голенища, смотря кто в чем был — в лаптях или в сапогах.
Все разошлись по своим командам. В углу крепостного двора остались только
