— Когда я был здесь последний раз, Дю Беф не отстроил и половины. Двух десятков воинов достаточно, чтобы выдержать любую осаду.
Ворота — третьи по счету, разошлись, и мы вступили в замок. Слуги приняли на себя заботу о лошадях, а мы прошли в дом. Известили, что постели готовятся, стол накрыт. Вслед за провожатым Жоффруа и я поднялись по укрытой в стене узкой лестнице.
Стража пропустила с некоторой торжественностью, осветив лица огнем, будто прежнего досмотра оказалось мало. Видно, таков порядок.
Теперь мы находились внутри огромной плохо освещенной комнаты. Дальней стеной служил свисающий с потолка занавес, похожий на рыболовную сеть. За ним был слабый свет. Устроились за столом, долгое время ждали, молча, и нетерпеливый Жоффруа стал нервничать. Я тоже ощущал себя неуютно, но, надеюсь, выглядел более спокойным. Потом за занавесом появился человек, неотличимый от собственной тени, молча уселся. Свет убрали, наш хозяин оказался в полной темноте.
— Ты не узнаешь меня, Дю Беф? — Спросил Жоффруа с вызовом. — Что за странный способ принимать гостей.
— Еще бы не узнать. — Голос, казалось, исходил из треснувшего горшка, скрипел и дребезжал.
— Тогда почему играешь, как кошка с мышью? Садись рядом и поговорим.
— Довольствуйся тем, что есть. Познакомь меня с твоим спутником и успокойся. Никто не хочет умалять твои многочисленные достоинства.
Я рассудил, что мне не стоит ввязываться в колючий разговор и представился сам. Особо отметил, что наша миссия требует быстрейшего возвращения в город, и утром мы должны ехать дальше. Я ощущал пристальный взгляд сквозь волнующуюся преграду. И сам смотрел прямо, где должен был находиться необычный хозяин. Наши лица были ярко освещены, а сам он скрыт.
— Дюплесси. — Хозяин повторил мое имя, будто припоминая. Голос его пискнул и сорвался. Артенак предупреждал, местные бароны своенравны и не следует без необходимости указывать им на права, которые дает королевская служба. Слушать упреки в свой адрес они не станут.
— Я не знаю тебя? — Вновь пискнул невидимка.
— Я недавно здесь.
— Но уже нашел время для разъездов. А своими можно пренебречь? В городе пропадают люди, а ты здесь.
— Сам знаешь, почему. Король велел возвращаться, как только исполню его поручение.
— И ты исполнил? — Голос прозвучал насмешливо.
— Да. — Отвечал я твердо, пытаясь подавить раздражение. Невидимый явно дразнил, побуждая к ответной дерзости. Я же твердо решил не поддаваться.
— Юсеф — сильный враг. Вернув его сирийцам, ты сделал их намного сильнее. Теперь нам придется расплачиваться за твое усердие.
— Зато я здесь. — Резко сказал Жоффруа. — Мы не прогадаем на обмене.
— Надеюсь. — Голос позволил себе рассмеяться, но смех пресекся и больше был похож на карканье ворона. — Я слышал, к тебе приехала жена, и ты спешишь к ней.
— Мое оружие не заржавело.
— Что в штанах?
Жоффруа встал. Насмешки Дю Бефа достигли цели.
— Перестань. Это нечастое удовольствие, увидеть старого приятеля.
— Ты меня видишь, а я тебя нет.
— Больше никаких шуток. — Обещал голос. — Садись и будь моим гостем.
Дышалось странно. За занавесом, у ног хозяина мерцали огоньки. Дым разносился оттуда, а сквознячок разгонял воздух, придавая ему дурманящую сладость. И что-то еще, будто сводящее с ума. Сладкий запах гниения. Или нет. И очень хотелось спать. Голова стала тяжелой, готова была упасть на стол. А голос продолжал вещать, даже ожил.
— А ты, — обратился ко мне Дю Беф, — надеюсь, воспользуешься моим гостеприимством?
— Я благодарен тебе. И хотел бы отдохнуть. — Тело мое было налито тяжестью.
— Еда и сон вернут силы и сможешь продолжать путь. Я вспомнил тебя. Ты был с нами с самого начала.
— Был. — Подтвердил я.
— Да, да, это был ты. Сент Жилль отпустил тебя. Старик хотел угодить молодой жене. И простил тебе смерть… этого… как его… Я помню… Редживаля…
— Все было иначе. — Язык слушался меня с трудом. — Эта история закончена давным-давно.
— Хорошо, если так. Здесь помнят долго. Но хватит об этом, сейчас ты мой гость.
Дю Беф замолк, появились слуги. Они еще убавили свет и теперь хозяйничали в полумраке, расставляя еду. Все происходило в молчании. Большая рыба не умещалась на блюде. Очень хотелось есть.
Но тут Жоффруа решительно встал из-за стола. — Нет, Дю Беф. Ты угощаешь не от чистого сердца.
— Почему?
— Потому что Господь предупреждал. Рыбаки и бросающие уду возрыдают со временем. Ты шлешь предупреждение.
— Но рыбак — не ты. — Возразил голос. — Рыбак — я. Чего тебе бояться. Разве ты забыл, как Христос кормил голодных хлебами и рыбами?
— Это ты называешь хлебом? — Жоффруа презрительно показал на блюдо с какими-то семенами.
— Ими питался Креститель. Мы следуем ему. Негоже и тебе отказываться, если голоден по-настоящему.
— От такого угощения отвернется даже бедняк. Рожковое дерево не заменяет хлеба. Так ты проявляешь гостеприимство? Или под его видом насмехаешься над нами?
— Ты слишком привередлив, — успокоил голос. — Мусульмане перекормили тебя. Еще бы. Полный желудок делает более покладистым. Зато мы привыкли довольствоваться тем, что имеем. Не мешай тому, кто по-настоящему голоден.
— Ты хочешь накормить? Или угрожаешь?
— Я даю то, что ем сам. — Голос Дю Бефа вновь сорвался и странно пискнул. — Помни, святой Варфоломей ловил такую рыбу. Я следую ему. Погоди. Если опасаешься, я отведаю угощение вместе с вами.
Возникло молчание, а потом, должно быть по приказу, слуги совсем убрали свет. Теперь горел всего один светильник в конце стола. В колеблющем свете я разглядел ползущую по стене тень, строгий рисунок сухого дерева без листьев и корней. Голые ветви сплелись между собой, как линии человеческого тела. Руки были подняты вверх и раскинуты над головой, ноги сведены судорогой. Человек был распят, погибал здесь и сейчас, прямо на наших глазах. Колеблющийся свет раскачивал и бросал тень из стороны в сторону. Занавес, между тем, распахнулся, и темная фигура шагнула к нам. И жаровня вдруг вспыхнула, зашипела, будто залитая огнем. Клубы дыма заполнили комнату. Стало трудно дышать, но дым хотелось вдыхать еще и еще. И самой тьмы, будто, ни стало. Яркий свет, все оттенки красного были здесь — от розового света весенней зари до сгустившегося до смоляной черни цвета запекшейся крови. Время замерло. Не знаю, сколько его минуло, прежде чем я очнулся.
— Ты забыл молитву, Жоффруа. — Расслышал я голос. И хозяин смутно стал виден, призраком за дальним концом стола. — Неужели язычники отучили тебя? Почему ты опасаешься христианской трапезы? Посмотри. — Тень протянула руки к тарелке, взяла рыбу и поднесла ее к неразличимому лицу.
— Не тебе говорить. — Оборвал Жоффруа. — Молитва спасала меня все эти годы.
— Теперь ты можешь укрепить ее. Вино — оно и есть Его кровь.
Слуги ходили за нашими спинами. Огонь в жаровне вспыхнул.
Вновь все заполнилось дымом. Зажегся иной мир, видение разгорелось и ушло, а распятие на стене сдвинулось, руки сошлись за головой, потом протянули мне чашу. Действительно, на какой-то миг сознание мое прервалось, и в руках оказалась чаша с круглым дном, которую никак нельзя было поставить на стол, не разлив содержимого. Чаша была похожа на половину тыквы с оправленными в металл краями.
Дю Беф в странной неуверенности, как будто нащупывая опору, поднялся и стал пить. Мы выпили вслед. Я понял, чаша сделана из человеческого черепа. Вино было очень густым и сладким, последняя капля застыла на подбородке.
— Теперь мы причастились, как положено. — Произнес Дю Беф. Голова у меня закружилась и упала на грудь. Я оперся о стол и только так устоял.
— Дайте ему воды. — Распорядился Дю Беф. Казалось, он видит в темноте, и не упустил минуту моей слабости. Вода оказалась холодной с привкусом лимона. Я пришел в себя.
— Не богохульствуй. — Обращался Жоффруа к хозяину. — Он осуждает тебя.
— Вот этот? — Дю Беф поднял руку и кулаком показал на стену, где корчился распятый. — Или тот? — Он ткнул куда-то, я не уследил за его жестом. — Скажи, кого из них освятил Креститель? Знаешь ли доподлинно?
— А ты знаешь? — Я с удивлением узнал собственный голос.
— Знаю. — Решительно сказал Дю Беф. — В моем евангелии сказано. — Он хотел подчеркнуть голосом слово моем, но сорвался на писк голодной крысы. Он помолчал и продолжил спокойно. — Видите, что хотите, а не то, что есть. Вместо Сына казнили другого, а Сам уцелел. Господь не пустил его.
— Как смеешь говорить так?
