— Как смеешь говорить так?
— Потому смею, что стоим сейчас на том месте, где в пещере таилось свидетельство. — Дю Беф притопнул ногой по полу. — Слышал про Варфоломея, с которого живьем содрали кожу? Сами христиане выдали его язычникам, чтобы скрыть тайну свидетельства. Но слово сохранилось. И ведет избранных.
— Я и раньше говорил тебе, Дю Беф, — сказал Жоффруа. — И теперь повторяю. Дух твой в плену.
— Потому что сам не веришь. Укрепился в упрямстве. Отказываешься признать Крестителя.
— Вместе с Сыном признаю, а не против Него.
— Служишь самозванцу. — Вновь сорвался голос Дю Бефа.
— Не самозванцу. Господу. Помимо тебя и ереси твоей.
Дю Беф на мгновение замолк и вновь заговорил. — Креститель образумил, научил жить. Потому следую ему, не питаюсь заблуждениями. А ты довольствуешься ими. Думаешь, хвалишь Господа, а сам ловишь солнечный луч кривым зеркалом. Не зажжешь от него даже свечи.
— Никто не может обвинить меня. — В ярости сказал Жоффруа.
— Я могу. Ищешь мира с язычниками. А для тех одна проповедь — кнут. Просишь у них подачки. Отпускают тебя с миром, потому что не боятся.
— Хочешь оскорбить? Так я тебе скажу. Где ты был, когда они брали меня? Не сдвинулся с места, вместо того, чтобы придти на помощь.
— Это и есть наказание за твое неверие. — Дю Беф заговорил спокойно. Но слова ворочались тяжело, будто что-то мешало. — Только ты не образумился. Ищешь позорного мира. — Показалось, что Дю Беф кивнул в мою сторону. — Вместе с ними.
— Мне нечего сказать тебе. — Жоффруа взял себя в руки.
— Будущее рассудит. — Отвечал хозяин.
— Хочешь ли ты известить короля о своих планах? — Спросил я миролюбиво.
— Передай, остаюсь ему слугой. Подчинюсь, если нет способа переубедить.
Огонь в комнате почти погас. Стены покрылись мраком, тени исчезли. — Приготовь им ночлег вместе с остальными. — Распорядился Дю Беф невидимому слуге. — Проводишь, когда скажут. Попрощаемся сейчас. — Темная тень, тяжело ступая, вернулась за занавес. Там и исчезла. — Передай королю, — сказал голос, — я не успокоюсь, пока святыня не вернется к тем, кому должна принадлежать. — Хриплый звук раздался вслед, то ли смех, то ли поперхнулся кто-то и теперь выкашливал кусок из горла. Мы остались одни, и слуга проводил нас к долгожданной постели.
— О какой святыне идет речь? — Спросил я Жоффруа, когда на следующее утро мы покинули замок, восторгаясь его неприступностью, спустились с горы и выехали на дорогу к Иерусалиму.
— Я не знаток. Видно, здесь многое переменилось, если Дю Беф заговорил о таких вещах. Уверовали некоторые, истина идет не от Иисуса, а от Крестителя. Я и сам бы мог предаться сомнениям. Но это лишь праздное размышление, а там, где есть сомнения, кончается вера. Меня не собьешь, а искушений здесь много. Эти любой ценой хотят получить голову Крестителя. По слухам, она там, в Дамаске. Ты слышал мой разговор с эмиром. Добром он ее не отдаст, хоть язычник, верит, что в голове этой сила. И пока он ей владеет, нам Дамаск не одолеть. И к тому же, — тут Жоффруа расхохотался, — неизвестно, есть ли она вообще. Мусульмане не подтверждают и не отрицают. Они — хитрецы. А это загадка. Кто знает…
Тут я увидел людей, толпой спешащих от леса, скопище прокаженных, что скитаются по дорогам, выпрашивая на пропитание. Одинокому путешественнику от такой встречи несдобровать, но нам они были не страшны. Дьявол вдоволь натешился над этими людьми, не оставив в их облике ничего человеческого. Страшные уроды, каких только можно вообразить, стояли перед нами. С гноящимися обрубками вместо рук, с расползшимися лицами, будто вылепленными из плохо застывшего теста, без черт, без носов, с багровыми наростами дикого мяса поверх бугристых опухолей, со страшными веками без ресниц вокруг невидящих белых глаз. Они громко шипели, похожие на восставших мертвецов. Тому, кто видел это, не нужно говорить про кару Господню. Тошнотворный сладковатый запах гниющей, распадающейся плоти. Лошади наши заволновались, стали пятиться, отказываясь идти сквозь толпу. Вместе они — стая, готовая затерзать слабого. Наши стали поспешно расстегивать сумки, доставать монеты и, не скупясь, бросали в пыль. Касаться этих несчастных нельзя, а отказать считается не только грехом, но и дурной приметой. И те в пыли стали драться, колотя друг друга обрубками, и, казалось, всех денег на земле не хватит, чтобы насытить их и алчную натуру. Последнее, что помогает оградить ее от дыхания вечности — деньги. Мы старались быстрее выбраться, миновать толпу, а они, закончив дележку, потянулись следом и бессвязно вопили вдогонку. Горло, разъеденное болезнью, отказывалось издавать связную речь. Не сговариваясь, мы узнали в крике несчастных голос Дю Бефа.
__ __
В Иерусалиме нас ждала новость. Ожидается прибытие большого посольства из Византии. Оно должно примирить наши разногласия с греками, их набралось немало. В посольстве, помимо разных чинов, есть церковные. Все они спешат позаботиться о нашем душевном самочувствии. Византия мнит себя столицей христианского мира, а нас — грешных видит провинциалами, пропадающими без ее пристального надзора. Артенак, смеясь, говорит, что пока Византия и Рим тянут нас в разные стороны, можно спокойно заниматься своими делами. Если не могут убедить друг друга, как смогут убедить нас?
Несмотря на общность веры, каждая сторона указывает другой на чудовищные заблуждения. Еретик ненавистнее язычника, а заблуждение опаснее неведения. Отсюда непримиримая вражда. Византийцы прислали с посольством множество народа. Неудивительно, если каждый второй окажется шпионом. Греки — мастера плести козни.
Мои дневные обязанности не требуют чрезмерного напряжения. Мы наблюдаем за христианской частью города, кроме дворца, где порядок обеспечивает своя охрана. В других местах мы появляемся изредка, чтобы заставить язычников хоть иногда убирать за собой. Ночью мы разрешаем им самим охранять друг друга. Достаточно своих забот. Зато наши жены и дети могут спать спокойно.
Постоянные разъезды позволяют мне бывать в местах, связанных с давними воспоминаниями. Всю округу занимает армянский монастырь, он разросся и поглотил несколько ближних кварталов. Здесь живут новые люди, пригревшиеся при монастыре, и оседают богомольцы — густо на Пасху и меньше в прочие дни. Монастырская гостиница принимает всех. Как-то я привел сюда Карину, но давние воспоминания не вызвали у нее чрезмерного волнения. К чему интерес, если он бесплоден?
Тогда же, хоть это не показалось мне важным, я встречал купца Саломона. Он всегда спешит, ходит быстро, один, пренебрегая безопасностью. Он раскланивается со мной, учтиво, но без подобострастия. Льстивым его не назовешь. Саломон не вызывает нареканий, исправно платит налоги, недавно крестился и пожертвовал на Храм Гроба изрядную сумму. Обращение не прошло незамеченным. Евреи — упрямый народ, многие предпочитают смерть отречению. Став христианином, Саломон преуспел в торговых делах, но утратил возможность заниматься ростовщичеством — занятием, по нашим понятиям, предосудительным. Известие о крещении Саломона вызвало разный отклик по одной и той же причине. Негодование у тех, с кого он перед обращением успел получить свои деньги вместе с процентами. И ликование тех, чей долг прощен. Господь оказался к ним снисходителен.
А теперь о самом происшествии. Ночью мы решили обследовать дорогу к королевскому дворцу, где было совершено нападение на позднего прохожего. Стараясь не шуметь, пешком мы почти достигли дворца, который решили обойти с северной стороны. Здесь сохранились развалины Соломонова храма, почитаемого иудеями как святыня. Ради этого, некоторые тайно пробираются сюда и совершают в развалинах свои обряды. Нами они запрещены, но без большой строгости. Здесь я заметил человека, который возносил молитву. Разглядеть было непросто, заметно лишь постоянное покачивание, которым иудеи сопровождают свое обращение к Богу. Некоторые из наших считают это колдовским обрядом и требуют сурового наказания. Епископ пока молчит. Возможно, иудеи сделали ему подарок. Я не сторонник расправы, но моему возмущению не было предела, когда задержанным оказался не кто иной, как Саломон, выдающий себя за христианина. На месте его молитвы между камней мы обнаружили кусок пергамента с начертанными углем письменами. Это ли не доказательство колдовства? Саломон держался спокойно, не высказывая испуга, и спросил, по какому праву подвергся задержанию. Записку, изъятую из стены, он не признал. Я решил, однако, отвести его в тюрьму, чтобы допросить днем. И тут он до того заговорил нас, ссылаясь на больные ноги и общее нездоровье, что мы пошли долгим путем, вместо того, чтобы отправиться напрямик. Получилось, что Саломон сам показывал дорогу. У тюрьмы он поблагодарил нас за сопровождение и показал мешочек с двумя огромными камнями. Скупкой драгоценностей, как объяснил Саломон, он занимается по поручению короля. Ясно, что это обстоятельство совсем сбило меня с толка, и Саломона до утра оставили в тюрьме на положении почетного гостя.
