— Перевозчик! — вновь позвал всадник, наклонившись на лошади, чтобы заглянуть в шалаш.
Там было пусто, лежали две волчьи шкуры, клочковатые, видимо, с весеннего, неперелинявшего зверя, да небольшой бочонок с медом и топор. Всадник с трудом выпрямился, закрыл рукой глаза, чтобы остановить головокружение.
— Чего кричишь? — спросил перевозчик, выступив из тумана.
Всадник испуганно вздрогнул, натянул повод и сильнее сдавил лошадиные бока грязными пятками, размазал белесый подтек пены на том, что был к перевозчику. Кобыла подалась чуть назад и всхрапнула коротко и устало, выпустив из угла рта тягучую нитку слюны. Раненый спрыгнул на землю, поклонился в пояс, а разогнувшись, замер с закрытыми глазами и плотно сжатыми губами, пересиливая дурноту.
— Перевези, — открыв глаза, тихо попросил он, — только заплатить нечем, — раненый выпустил повод, — лошадь не моя.
Кобыла жадно пошевелила ноздрями, косясь на человека черным глазом с покрасневшим белком, направилась к воде.
— В следующий раз заплатишь, — сказал перевозчик, проходя мимо него со склоненной головой. — Кобылу выводи, а то запалишь.
— Мне срочно надо!
— Успеешь, погони не слышно, — возразил перевозчик и поднял голову.
Раненый хотел еще что-то сказать, но увидев обожженное, безобразное лицо, запнулся, послушно пошел к лошади.
Перевозчик подкинул валежника в костер, зачерпнул в шалаше из бочонка полную ложку темно-коричневого, пахучего меда, развел в котелке, который повесил на огонь. Костер затрещал веселее, поднялся выше, недовольно шипя, когда в него падали холодные капли с днища котелка. Перевозчик сел на бревно, короткое и с прогибом в середине, будто продавленным человеческими ягодицами, протянул к пламени руки красными, словно расплющенными пальцами. Он, казалось, не замечал раненого, который водил чалую кобылу, звонко цокающую копытами по камням, вдоль берега, стараясь держаться на одинаковом расстоянии от края леса и от кромки тумана, словно с обеих сторон ему грозила опасность.
Между холмами опять послышался стук копыт. На этот раз скакал целый отряд, отдельные звуки сливались в один, протяжный и тяжелый, распадались на несколько менее грозных, снова сливались. Раненый, придерживая у горла разорванные края рубахи, загнанно посмотрел на перевозчика. Тот недовольно поморщился, помешал ложкой воду в котелке, снял с огня и одним духом выпил половину.
— На, подкрепись, — предложил раненому.
Раненый сглотнул слюну, но отрицательно махнул рукой.
— Скоро здесь будут, — тихо произнес он.
Перевозчик ухмыльнулся и в два захода допил воду с медом. Он бережно встал, стрельнув коленными суставами, снял и кинул в шалаш тулуп.
— Пойдем, — позвал он, направляясь к воде.
Узкая лодка-долбленка, шаткая и неповоротливая, могла поднять от силы двух человек, низкие борта всего на ладонь возвышались над водой, которая время от времени преодолевала это препятствие и стекала на дно, покрытое яркозелеными водорослями, короткими, мягкими и скользкими, напоминающими плесень. Раненый сидел в носу лодки, лицом к перевозчику, и, погруженный в нерадостные думы, нехотя черпал воду деревянным ковшиком, стараясь не содрать водоросли, и выплескивал за борт. Иногда он замирал и плотнее сжимал губы, сдерживая тошноту, и на левой щеке, покрытой подсохшей кровью, начинала дергаться жилка. Раненый гладил ее мокрыми пальцами, и три розовые капли стекали на шею. Розовыми становились и подушечки пальцев, раненый пополоскал их за бортом.
— Теплая, — тихо произнес он.
— Умылся бы, — посоветовал перевозчик, загребая веслом по очереди с левого и правого борта.
Раненый, наверное, не услышал его, скребнул ковшиком по дну лодки, зачерпнул воды всего-ничего, выплеснул, скребанул по-новой, а полный тревоги взгляд был направлен на восточный берег, откуда все громче доносился стук копыт, который над водой казался резче, отчетливей, более грозным и гнетущим. Что он мог там увидеть — в таком-то тумане, когда дальше руки с трудом что-нибудь разглядишь — это было ведомо одному лишь ему.
Перевозчик положил весло поперек лодки на борта, опустил руки в воду, поворочал туда-сюда, гмыкнул недовольно, сделал несколько гребков слева, меняя курс вправо. Еще несколько гребков — и лодка гулко врезалась носом в каменный берег острова, светлый, точно образованный из отвердевшего тумана.
Раненый выронил ковшик на дно лодки, вскочил, раскачав ее и чуть не перевернув, выпрыгнул на берег. Ноги его соскользнули, раненый упал на левое колено.
— Не спеши, здесь тебя никто не тронет, — сказал перевозчик.
Раненый встал, сделал пару шагов. Верхняя часть его тела скрылась в тумане, еле угадывалась, и голос, казалось, прозвучал из другого мира:
— Спасибо, век не забуду!
— Еще и как забудешь, — пробурчал под нос перевозчик.
Он проплыл вдоль острова, остановился там, где к воде спускались вырубленные в скале ступеньки. Положив весло на борта, послушал стук копыт, доносившийся с восточного берега, определил, что еще не скоро доскачут до шалаша, перенес внимание на звуки, доносящиеся с острова. Они были отчетливы и громки, словно все происходило в двух шагах от перевозчика.
Раненый вышел на овальную площадку, защищенную с трех сторон отвесными скалами, в каждой из которых темнело по входу в пещеру. Два ближние были завешаны темно-коричневыми бычьими шкурами, а в дальней пещере можно было различить горящие угли в горне. Посреди площадки стоял вытесанный из светлого камня Белбог — высотой в косую сажень, с суровым лицом, облепленным мухами, и вытянутой вперед и вниз правой рукой, в которой лежал темно-красный железный брусок. Раненый остановился перед Белбогом, посмотрел в его нахмуренные глаза, не знающие жалости и сомнений.
Из средней пещеры бесшумно вышел старик с длинными седыми волосами, заплетенными на висках в тоненькие косички, по три на каждом, в белой рубахе до пят, холщовой, без прикрас, но подпоясанной широким ремнем с серебряным набором.
— Чего хочешь, — властно спросил он раненого, — испытания или защиты?
Раненый поклонился в землю, пошатнулся, чуть не упав, и еле вымолвил:
— Навет снять.
— Клейма позора не боишься? Подумай хорошо.
— Не боюсь.
Старик кивнул головой, будто ответ был именно тот, который хотел услышать, и показал рукой на вход в третью пещеру.
В горне среди алых углей лежали три продолговатых железных бруска, беловато-красных, вот-вот потекут. Кудесник взял клещами ближний, провел над язычками пламени, то ли нагревая сильнее, то ли очищая, поднес к руке раненого. Крепко сжатые пальцы напряглись, малость согнулись, а ладонь стала того же цвета, что и брусок. Кудесник разжал клещи — ладонь подалась вверх, потому что груз оказался легче, чем предполагалось. Железо как бы присосалось к руке, стало частью ее, быстро темнеющим наростом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
