– Да, предатели, – зло заключил он, – ты уж договаривай до конца, моя леди, среди них был и я.
– Я не это имела в виду, – ответила она сердито, перебирая складки платья.
– Но я это имею в виду, – прервал он. – Я боролся за эту землю и сделал бы это снова, без сомнения. В конце концов, Вильгельм меня за это и уважает.
– О, мой дядя уважает бунтовщиков, благодарю вас за то, что вы просветили меня, но конец был бы тот же. – Она сбросила платье. – Не думаю, что хотела бы здесь остаться. Это неприятное место.
– Мы, – он подчеркнул это, – останемся здесь до тех пор, пока я не буду готов ехать на юг.
– А если я захочу уехать раньше?
– Ты не поедешь.
– Если я нужна детям…
– Тебе надо было подумать об этом тогда, когда ты их оставляла. – Он сам был удивлен, как это прозвучало, он видел по выражению ее лица, что она не ожидала увидеть в нем такую твердость. – Ты еще ничего не знаешь об этих северных землях, – продолжал он. – Ты почти всегда хочешь большего, чем имеешь. Здесь ты можешь ехать целый день верхом. Когда-то в Фекаме ты говорила, что хотела бы этого.
– Если это приносит пользу, но это место…
– Земля – это в первую очередь люди, и лишь во вторую – доход от нее, – парировал граф, – И пока я здесь граф, вначале речь пойдет о людях. А ты, моя жена, будешь повиноваться мне, даже если мне придется…
– Меня бить? – она рассмеялась ему в лицо, ее темные глаза вспыхнули. – Почему же нет? Уверена, что моя мать тебе это советовала, – язвительно прибавила она.
– Боже, Эдит… – он схватил ее за плечи и встряхнул так, что ее волосы рассыпались.
– Бей меня, – голос ее звучал насмешливо, – бей, если хочешь, но у меня есть ум и воля, которые ты не сможешь подавить своей саксонской грубостью.
Саксонской! Слово ударило его, выражая, кажется, все, что она думала о его народе, и по-прежнему держа ее за плечи, злой и потрясенный этой их первой ссорой, тем, что они оба наговорили, он на мгновенье замолчал. Затем глубоко вздохнул и дотронулся до ее щеки.
– Если я когда-нибудь ударю тебя, – горько произнес он, – я буду полным ничтожеством.
Легкая улыбка появилась на ее лице, уверенная теперь в свой власти над ним, она приникла к мужу. Он обнял ее:
– Эдит, Эдит, никогда, никогда я не причиню тебе боль. Сердце мое, как мы можем ссориться? – Он жадно поцеловал ее, все одиночество и все напряжение этих месяцев нашли наконец освобождение. Она принадлежала ему, но что-то в подсознании его беспокоило, он знал: что-то вторглось в их отношения, что-то, что могло отнять ее, что-то непростое, о чем он и не думал когда-то в Нормандии. Да, была любовь и страсть, но и нечто темное, следы какого-то неизвестного зла, и в смешанном чувстве страха и любви он поднял ее и понес к кровати. – Эдит, любовь моя, сердце моего сердца, я не вынесу этого, это не должно произойти, – он не знал сам, что говорил, и она не понимала значения слов, поглощенная любовью. Страх, наконец, оставил его, слова смешивались с поцелуями до тех пор, пока он не забылся.
Только после, когда он тихо лежал рядом с ней, когда чувствовал ее успокаивающие руки, он окончательно освободился от этого странного, незнакомого, не имеющего названия чувства.
Глава 3
Летними днями Вальтеоф возил Эдит по всему графству. Он показал ей Дюрхэм, где епископ Лоррейн с любовью их принял, он возил ее в Монквермут и в монастырь в Джэрроу, но Эдит больше предпочитала спокойные долины, где протекала река Варф, и окрестности Йорка, хотя они и были опустошены, и они через несколько недель вернулись в Элдби.
Только один раз он затронул тему их разговора во время той ссоры, и не для того, чтобы упомянуть о детях.
– Я хотел бы видеть Ателаис здесь, – сказал граф, – дома она слишком много думает о Дипинге.
– Ей надо было бы выйти замуж за де Руля, – ответила Эдит.
– Я тоже так думаю, но я не в силах принудить ее к этому браку. Как я могу, – лукаво улыбнулся он графине, – если я сам женат по любви?
Они были одни в своей комнате, и Эдит подложила свою ручку на его загорелую руку, обильно поросшую золотыми волосами.
– Мы женаты по любви, – согласилась она, – но нам разрешили так сделать, потому что мой дядя счел это политически выгодным.
– Он говорил, что это меня с ним свяжет и докажет, что он может быть щедрым.
Эдит рассмеялась:
– Может быть, но он ничего не делает без задней мысли: мы служим его целям… ты как единственный высокородный англичанин, оставшийся, чтобы объединить народы, и я, чтобы поддерживать нормандские интересы.
Граф почувствовал себя неловко.
– Ты думаешь, поэтому…
– Конечно, – она погладила его руку, напрашиваясь на поцелуй, но впервые он поцеловал ее рассеянно.
– Возможно, я не так уж отличаюсь от него, желая брака Ателаис и Ричарда.
– Она хочет этого. Я уверена.
– Я думал, она его ненавидит?
Эдит рассмеялась и погрозила ему пальцем.
– Мой господин, ты мало знаешь женщин. Когда мы ненавидим, мы близки к любви, и любовь может легко обратиться в ненависть. Когда приезжает мессир де Руль, она всегда на него тайком посматривает, а когда она отворачивается – он смотрит на нее. Поверь мне, я знаю.
– Если это так, а я верю тебе, сердце мое, я совершенно в этом ничего не понимаю, тогда я снова поговорю с Ричардом, когда мы вернемся домой.
Но было еще так много дел, что, казалось, пройдет вечность, прежде чем они вернутся на юг. Он обязательно навестит все церковные наделы графства и сделает все, что может, для несчастного народа, умирающего от голода. Вот и теперь, где бы он ни проезжал, люди благословляли его имя, называли своим благодетелем, и их любовь его невероятно трогала. Это радовало и его приближенных – Хакон и Ульф гордились им больше, чем собой, и когда его приветствовали на улицах Йорка, Торкель поглядывал на графиню, как бы говоря: «Вот он какой!» Однако нормандка вызывала меньше энтузиазма, хотя народ и воздавал ей должное. Однажды Ульф сказал Хакону:
– Почему она такая гордячка? Она очень изменилась с тех пор, как мы вернулись из Нормандии, – Теперь это был крепкий паренек с широкой грудью. – Там она была простой девушкой, и я думаю, мало кто из нас хорошо ее знает, даже граф, несмотря на всю свою любовь.
Они прогуливались вдоль Йорской речки, и Хакон остановился, уставившись в воду, мерцающую в последних лучах июньского солнца. Ласточки, низко пролетев над водой, взмывали вверх.
– Она когда-нибудь причинит ему зло, – неожиданно сказал он, – я это знаю.
– Почему? – спросил Ульф. – Каким образом? Она же его жена, у них дети, и будут еще, я думаю. Разве женщине этого мало?
– Бог знает, чего она хочет. – Хакон подумал о своей нежной женушке с ее мягкими движениями, ее любовью. Она была как розовое яблоко, согретое солнечными лучами. Графиня, думал он, совсем другая. – Она получит то, чего хочет, – наконец сказал он, – и ей нет дела, если она в результате причинит ему боль.
