— Эй! — окрик за спиной услышал. — Ты чего здесь?
Выходит, вернулся служка. На свою беду. Не раздумывая, да с разворота, да кулаком ему по мордам. Только дрова по требищу посыпались, да кровь из губ брызнула и в костре зашипела. Повалился служка, так и не поняв, за что это его.
— Прости, парень, — шепнул я ему. — Зря ты с дровами своими поспешил.
Вроде дышит. Значит, жив будет.
Опрометью я обратно бросился. Не помню, как до града добрался. Как до клети своей добрел. Спрятал тавро под лежак и заснул молодецким сном.
23 мая 951 г.
Только выспаться мне не дали. Чую — трясут меня и ругаются. Глаза кое-как продрал. Светать начало. Малушка меня будит.
— Ты чего? — я ей.
— Ольга вернулась. Тебя к себе требует.
— Сейчас я. — И снова в сон провалился.
— Вставай, — сестренка мне. — Потом отоспишься, а пока недосуг.
Делать нечего, просыпаться придется. Достал я тавро из-под лежака.
— Чего это у тебя? — Малуша спросила.
— Это вещь страшная, — говорю. — От нее смертью веет.
— Что ж ты страсть такую под лежаком держишь?
— Ну, не на лежаке же ее держать, — улыбнулся я.
Добрались мы до светелки Ольгиной. Гридни у дверей измаялись. Дремлют. Сколько дней они место это не оставляли. Только по нужде отлучались. А еду им Загляда прямо сюда приносила. Пока Ольги не было, они светелку пустую как зеницу ока своего берегли. Теперь послабление им будет. Отдохнут.
Толкнул я дверь, в светелку зашел. Здесь Ольга.
Исхудала за эти дни, одни глазищи у нее сверкают. Измученная она и дорогой долгой, и неизвестностью. Вернется в Киев, а ее здесь на колья поднимут. Но обошлось все. И в своей светелке она расслабиться смогла. Такой она меня и встретила. Нельзя сказать, что напугана, но и спокойной не назовешь.
— Ну и что, Добрый, — спросила властно, — выяснил ты, кто смерти моей желает? Или пора ката звать?
— Ката позвать всегда успеешь, а выяснил я вот что… — и рассказал я ей, что вчера мне узнать удалось.
А чтоб слова мои вес особый заимели, я ей тавро, на капище добытое, показал.
Всего мгновение она обдумывала то, что я ей поведал. По привычке, платочек в руках теребила. Потом сказала:
— Претича ко мне позови. Да скажи ему, чтоб сотню свою исполчил. Вместе с ним приходи. Будем думать, как дальше поступить.
Звенемира повязать не так просто было. Он всегда ходил окруженный своими послухами да ведунами младшими. Учил их уму-разуму, на путь Прави наставлял. Вот они ему в рот и заглядывали. Каждое слово за истину великую принимали. И выходило так, что в открытую никак не подступиться к ведуну. Только тронь его — такой шум поднимется, что несдобровать ратникам. За наставника послухи кому угодно в глотку вцепятся, а остальной народ за ними следом пойдет, за божьего человека непременно вступится, и тогда жди нового бунта.
Потому решили тихо действовать. Не нахрапом, а хитростью взять.
Прибежал к нему на капище Претич. Один, без ратников. Спешился перед воротами резными, кому-то из послухов повод кинул, сам же с почтением на требище зашел.
А Звенемир перед кумиром Перуновым мечется. Проклятья на голову служке несчастному посылает, корит за то, что недоглядел тот. И никак в толк взять не может, кто осмелился без спроса на требище ночью прийти? И незнакомца этого дерзкого тоже на чем свет стоит клянет. Это меня, значит. Защити, Даждьбоже. Нажаловался ему служка на свою голову. Губы разбитые показал. А что за человек ему по мордам надавал, он вспомнить не может. Лица разглядеть не успел, а я ему такой радости не доставил. Так мало того, что от меня получил, так еще и от Звенемира ему досталось. Хнычет служка. Винится. А ведун над ним, точно коршун, носится, плащом, словно крылами, размахивает. И так на отрока налетит и с другого боку к нему подскочит. Была б его воля, точно служку поколотил бы. Но воли у него на это нет. Не пристало божьему человеку на меньшего с кулаками кидаться. Не по Прави это.
А еще злится ведун, потому что догадаться никак не может, зачем кому-то ночью на капище понадобилось? Зачем этот кто-то служку побил? Я-то кучу с добром на место сложил. Ему и в голову не пришло, что тавро искали.
А тут сотник его окликнул да в сторонку отвел.
— Звенемир, — на ухо зашептал ему Претич, — в тереме что-то неладное творится. Княгиня в светелке своей заперлась. Гридней перед дверью выставила, никого пускать не велела. Уже пятый день без еды и воды сидит, а на стук не отвечает. Уж не померла ли? Ты бы сходил посмотрел. Я человек служилый, мне ее велений ослушаться нельзя. Ты же богом Перуном над народом поставлен. Тебе можно и без спросу к ней зайти.
— Хорошо, — улыбнулся ведун. — Сейчас приду.
— Вот спасибо, благодетель, — сотник ему даже руку поцеловал, — выручил ты меня.
И действительно, вскоре пришел Звенемир. Свита его у порога терема осталась. Ее, как бы ненароком, ратники в сторонку оттеснили. А ведун смело прошел через горницу и к светелке поднялся.
— Посторонитесь, — строго гридням сказал. Гридни для приличия поартачились, но Звенемира в светелку все же пропустили.
Уверен он был, что светелка пуста. Знал, что Ольга к сыну на выручку кинулась. Знал, что встретил ее на ночевке рыжий послух. Догадывался, что нету больше на Руси княгини. Круглым сиротой каган остался, а с малолетним договориться проще. Свенельд его смущал, однако если что, ведун на разбойников все свалит и на тех же христиан. Клеймо на груди гонца уж больно на христианский знак смахивает, да и рыжего он воеводе подсунет. Только мертвого, чтоб язык у него за зубами крепче держался.
А потом Свенельд, во гневе своем страшный, всех христиан в земле Русской изведет. Серафима либо прогонит, либо казнит мучительно. Церковь Ильи на Козарах разорит. И станет в Киеве снова тишь да гладь.
Может, так, а может, иначе рассуждал ведун Перунов, то мне в тот миг неведомо было. Только все его думы и надежды растаяли, когда он в светелке Ольгу увидел. Живую и здоровую. Сколько жить буду, столько помнить, как у ведуна глаза вытаращились, как рот у него от неожиданности раскрылся, как он руками замахал, точно духа нечистого увидел, вскрикнул по-бабьи да вон из светелки ринулся. Но шалишь. Я на его пути встал.
Он мне в грудь головой ткнулся, отлетел словно ошпаренный, на край плаща своего пяткой наступил да на пол повалился. А я ему, пока не очухался, тавро под нос сунул.
— Говори, сукин сын, почему княгиню убить хотел?!
— Кто?! Я?! Что?! — растерялся ведун, разнервничался.
— Ты! — на него Ольга грозно. — Что с сыном моим, Маренин недоносок? Говори, не то тебя живого свиньям скормлю?!
— Я не знаю, что со Святославом! — заголосил он. — Наверное, со Свенельдом он печенегов бьет.
