* Песня записана в г. Пинеге А. Сималовским в 1862 г.
Душевно певец слова выводил. Казалось, что песня эта в самое нутро проникает и там радугами душу расцвечивает. Почудилось вдруг, что я тот самый сокол, который ищет свою лебедушку, да вот найти никак не может.
Спустился я с коня, на песню эту чудную пошел. Заглянул в ворота и вижу, как сидят люди за столами, слушают певца внимательно. Тихо вокруг, слышно, как снежинки на землю падают. Зачаровал их певец своим голосом. Стоит посреди двора паренек молодой, и голос его вольно льется. Выводит он песню, старается, а она к самым небесам летит.
Мне не жаль-то, не жаль самого себя,Жаль мне лебедушку белую,Ту, что я сгубил из-за глупости.И поднялся сокол в чисто небушко,И крыла сложил да вниз кинулся;Оземь вдарился…
Закончил паренек песню свою, а люди все в тишине сидят, словно никак не могут от наваждения избавиться.
— Ох, Баян, — наконец очнулся не старый еще хозяин, дома, бороду довольно огладил, — до чего же славно у тебя получается! Все нутро ты песнями своими наизнанку выворачиваешь! Иди сюда! Ну-ка, — повернулся он к сидевшему рядом с ним захмелевшему мужичку, — подвинься, дай Баяну место.
Тот подвинулся и постучал ладошкой по скамье:
— Садись сюда, Баян, я тебе местечко нагрел. Узнал я паренька. Верно про него Глушила говорил.
Выходит, Баян не только плясать, но и петь горазд. И не решишь сразу, что же у него лучше получается.
— А дозвольте, добрые хозяева, у вашего огонька погреться, — подал я голос, когда парень уселся за стол.
— Проходи, гость дорогой! — увидев меня, хозяин приветливо поманил рукой. — И тепла, и еды с питьем у нас ноне вдосталь.
— Что празднуем? — спросил я, присаживаясь на краешек скамьи.
— Первенца моего нарекаем, — сказал хозяин. — Девок вон… целых пять штук у меня, а теперь мальчонка родился. Будет, кому вотчину передать. Тут, почитай, вся слобода наша собралась. И ты нам не лишним будешь.
— С радостью тебя…
— Нырком его люди зовут, — подсказал мне пьяненький мужичок.
— С радостью тебя, Нырок.
— Спасибо, добрый человек. Не ждали мы тебя, да видно удача нам нынче будет. Эй, жена! — позвал он. — Неси-ка первенца. Пусть гость желанный им полюбуется.
Зашумели гости радостно, чары пенные вверх подняли. А из дома на свет баба малыша голенького вынесла. Испугался я за него, как бы не застудили. Но смотрю: остальных это мало беспокоит, а значит, и мне волноваться нечего.
Баба младенца на руки отцу передала, а сама быстро в доме скрылась. Поднес маленького Нырок ко мне.
— Смотри, — говорит, — добрый человек, какого богатыря мне Красава ошлепендила.
— И верно, хорош, — улыбнулся я, да чтоб не сглазить, на левую сторону трижды плюнул.
— Ждали мы путника, чтоб он мальчонку нарек, вот тебя нам Белее и послал. Красава! Чего ты там мешкаешь?!
— Бегу уже! — И верно, вскоре она на пороге появилась.
Выбежала баба на двор, а в руках у нее рубаха-сорочица, берегинями расшита, коло годовое по вороту в нитку красную, на пазухе знаки Огня и Воды, Ветра и Земли-матушки, а по подоплеку важенки бегут. Красивая рубаха, только дюже большая, таких, как я, туда двое влезут. Видно, и вправду хотят родители, чтоб сын их богатырем вырос.
Расстелила мать рубаху посреди двора, отец малыша к ней поднес, я за ними пошел, а гости за мной потянулись. Встали в корогод, смеются. А хозяин мальчонку над рубахой держит.
— Тебе, путник, первенцу имя давать, — мне говорит.
— Нарекаю тебя Гридиславом! — сказал я торжественно, из ножен кинжал выхватил и прядку волосиков пуховых с головы младенцу отсек.
Заплакал малыш. Не понравилось ему, видать, что волос лишился, и на радость собравшимся, на рубаху задудолил.
— Слава Гридиславу, — тихонько, чтоб маленького не испугать, сказал Нырок.
— Слава Гридиславу, — так же тихо подхватили люди.
А мальчишка дудолить закончил, угукнул деловито и заулыбался. Значит, принял имя. И все вокруг улыбаться стали.
— Ну, здраве будь, Гридя, — сказал я. — С возвращением тебя в Явь.
— Забирай, мать, Гридислава, — нехотя отдал Нырок сына.
Та подхватила его и быстро с улицы в дом отнесла. А Нырок рубаху поднял, пятно мокрое народу показал, а потом носом в него ткнулся.
— Ух, душок-то забористый! — рассмеялся громко.
— Да будет тебе, свое же не воняет! — подхватил его смех пьяненький мужичок.
— Пойдем-ка, кум, за здоровье Гридислава выпьем, — поднял он глаза на меня.
— Отчего же не выпить, — улыбнулся я. И все за столы пошли. [81]
Сели, выпили как полагается, Гридиславу здоровья и долгих лет пожелали. Потом за родителей чаши подняли. Затем рубашку с братиной по столам пустили. Каждый нюхал ее да нахваливал. Словно не моча на ней была детская, а благовоние заморское. А чтоб нюхалось лучше, к братине прикладывались. Каждый пил, сколько за единый дых влить в себя сможет. Потом дальше передавали.
Ну а я, как и положено куму, в почетных гостях оказался. Рядом с Нырком да Баяном. Узнал меня подгудошник, но виду не подал сразу. Только когда все уже изрядно накушались бражки и медов пьяных, он меня в сторонку поманил.
— Как же ты здесь, Добрый? — спросил меня тихо.
— Дела у меня важные, — ответил я ему.
— Никак к отцу в гости наведался?
— Нет, — вздохнул я. — К отцу меня не допустили. Да и в Любиче я проездом, путь мой дальше лежит. Ольга меня по нужде великой отпустила…
— Уф, — вздохнул он облегченно. — Так ты по Ольгиному поручению?
— Ну да, — кивнул я.
— А я-то думал, что ты из полона сбежал.
— И в мыслях у меня такого не было, — покачал я головой. — А ты-то как здесь?
— Тоже мимо проходил, — ответил он. — В Муром двигаюсь. Больно уж на муромов посмотреть захотелось.
— А что на месте не сидится? — спросил я.
— А чего сидеть? — засмеялся он. — Все одно, кроме почечуя, ничего не высидишь. Пока молодой, хочу Мир посмотреть и себя людям показать. А у муромов, говорят, уши хлебные. Вот иду проверить — брешут люди или правду говорят?
— Так нам по пути, выходит, — обрадовался я.
— А ты тоже туда? — И он, смотрю, тоже обрадовался.
— Угу, — кивнул я ему.
— А в попутчики меня возьмешь?
— Отчего же нет? Вдвоем-то веселей.
— Эй, кум! Ты чего там замешкался? — Нырок меня окликнул. — Баян, ты тоже сюда иди. Мы еще за пращуров и Богумира не пили…
— Идем мы! — крикнул я хозяину.
— А Гридислав, это кто? — спросил меня Баян, когда мы к столу возвращались.
— Были у меня два побратима, Гридя и Славдя, Гридислав и Славомир. Вот случай представился хоть одного из Нави выдернуть.
