Николае Лабиш
Перевод Юнны Мориц
{84}
Возмужание
Я рожден для того, чтобы нежно любить очертания дня,Потому что любовь человечна, как наше рожденье.Я рожден для того, чтобы слезы живые, как искры огня,Загорались и гасли, подобно росе на растенье.
Я ребенком увидел змею, и орла, и дрозда,И ягненка, и рысь, уходящую в бор за добычей.Я любил одинаково всех, потому что тогдаЯ не знал, что у каждого свой и закон и обычай.Но однажды ягненка загрызла голодная рысь,И однажды змея в золотистой, как солнце, одеждеУкусила меня. И упали три капельки вниз,Три багровые точки, которых не видел я прежде.Я не плачу о том. И совсем не жалею о том,Что немедленно я одарен осторожностью не был,Что колено разбитое вытер древесным листомИ немедленно вам улыбнулся, о солнце, о небо!Я не стал бессердечней с годами. Но искренне рад,Что доверчивый облик любви ограждать научился.Виноград почернел, я сумел раздавить виноград,И священный напиток из ягод его получился,
Клюв
Осень скользит над рощами,Крылья во мгле теряются.Горы, к земле приросшие,Меркнут и заостряются.
Несмелая, онемелаяМедлит над нами стая,Воспоминанье белоеТемным крылом листая.
Я остаюсь у дерева,Там, где рожок мечтыВ небо трубит уверенно,Если проходишь ты.
Но сумерки все сползаются.И, ударяясь оземь,В нас глубоко вонзаетсяКлювом холодным осень.
Танец
Эта осень меня погрузила в серебряный дым.Эта осень во мне закружила багровые листья,Мы танцуем свой медленный танец, кончается день,И качается тень, и мерцают осенние мысли.С черной скрипки на зеркало капает черная кровь.И ни звука, ни ропота. Вот наступило смиренье.Я прошу об одном, протяни на прощание вновьДве прозрачных руки уходящего в небо мгновенья.У тебя безупречны глаза. Под моими — круги.Мы танцуем свой медленный-медленный танец осенний.О, печалью какой обозначены эти шаги!Так печалится ветер, срывающий листья с растений.На рассвете, наверно, расстанемся молча навек.Ты увидишь деревья, как будто сквозь толщу стакана.И на голой земле, опечаленный, как человек,Будет молча кружиться серебряный стебель тумана.Ты со мной переступишь в молчанье осенний порог,Так безмолвно, как я погребал и оплакивал чувство.Будет ветер трубить над равниной в неистовый рог,Собирать облака в ледяное, бездонное русло.Я пойду и шаги погашу в сероватом песке,И каштаны меня оградят, словно спичку в ладони.Я уйду, унося, как последнюю пулю в виске,Угрызения совести, бедной, как трус при погоне.
Знамя
Я видел сверкающий танецНад кровлей завода, в глуши.Опасный, диковинный танецПод небом, где нет ни души.
Я видел, как там пролеталиШары голубого огня,И ветер багровое знамяСорвал на глазах у меня.
Я видел, по кровле железнойПрошел человек не спеша, —И молнии вдруг надломилисьИ вниз полетели, шурша.
Враждебные посвисты ветра,Дождя перекрестный допрос.Но шел человек в поднебесьеИ знамя за пазухой нес.
Он был не волшебник, я знаю,А был он из наших парней.Поэтому красное знамяВ руке его стало красней.
И там, в поднебесье дождливом,Где ропот, и рокот, и треск,Упал на лицо человекаСияния алого блеск.
Враждебные посвисты ветраИ молнии выпад крутой, —Но знамя над нами, как пламя.Принес его парень простой.
Смерть косули
Жара. На землю каплет солнце.И нет ни ветра, ни дождя.В грязи вернулась из колодцаМоя порожняя бадья.И над лесами пламя вьется,Ветвей зеленых не щадя.
А мы с отцом идем по склонам,Подстерегая диких коз.Жара. На языке соленомВитает привкус детских слез.По камешкам, от солнца сонным,Ручей проносится вдали.Наверно, я иду по склонамНеобитаемой земли.
Мы ждем в кустарнике, у самойПрозрачной, неземной струи.Сюда придут при звездах самкиИ губы освежат свои.Единый выстрел — кровь из ранки,
Я пить хочу. Звенит источник.Наверно, жаждой связан яС тем существом, что этой ночьюДолжно погибнуть у ручья,Хотя законы и обычайВелят не убивать зверья.
Кровавы сумерки. АлеетМоя одежда. Вновь и вновьМне кажется, что это тлеетНа мне самом чужая кровь.Мерцают алые соцветья,Как жертвенник на алтаре.О лучшая из жертв на свете,Не приходи! Не верь жаре!
Она пришла и сбоку встала.Спасайся, господи, скорей!В ручье вода затрепеталаОт этих тоненьких ноздрей.Она умрет, ей будет больно.И миф о девушке, — о той,Косулей ставшей, — вдруг невольноВоскрес и былью и мечтой.
А лунный луч, далекий, бледный,На теплый мех стекал звездой.Минуй чело косули бедной,И боль, и смерть, — во имя той!
Но загудела даль. КолениСогнулись, к небу — голова.И все-таки одно мгновеньеОна была еще жива.Душа ее легко взлетелаС печальным криком журавля, —Как будто все осиротелоИ пахнет холодом земля.
Покуда не остыло тело, —Косуля из последних силЕще по воздуху летела, —Рога чернели вместо крыл.Я вздрогнул. Радостно и бодроОтец присвистнул: «Мясо есть!Теперь бы дождичек и вёдро,Чтоб дух немного перевесть».
Я пью и пью. Звенит источник.Навеки жаждой связан яС тем существом, что этой ночьюУпало мертвым у ручья,Хотя законы и обычайВелят не убивать зверья.Но наш закон жесток предельноИ милосердность жестока, —Моя сестра больна смертельно,И в доме — хлеба ни куска.
Одной ноздрей ружье дымится.О, как переменило лесОдно убийство! Словно птица,Летит листва наперерез.А я беру цветок на память,Стою с серебряным цветком.А с вертела отец ногтямиСнимает сердца алый ком.
Что сердце? Я хотел бы жить… Я голоден!О дева —Косуля, ты меня прости навеки, насовсем.Спать! Как высок костер и как дремучи древа!Что думает отец? Я плачу, ем и ем!
Марин Сореску
{85}
Шахматы
Перевод К. Ковальджи
Я хожу белым днем,Он отвечает черным днем,Я наступаю мечтой,Он берет ее войной.Он нападает на мои легкие,И я на год задумываюсь в больнице,Нахожу блестящую комбинациюИ один черный день снимаю с доски.Он угрожает мне смертью,Которая ходит крест-накрест,А я выставляю книгу щитомИ заставляю смерть отступить.Я выигрываю у него еще несколько фигур,Однако, смотри, половина моей жизниУже за краем доски.— Я объявляю тебе шах, и ты сразу скиснешь, —Говорит он.— Ничего, — отшучиваюсь я, —И рокируюсь чувствами.За моей спиной жена, дети,Солнце, луна и остальные болельщикидрожат за каждый мой ход.
Я закуриваю сигаретуИ продолжаю партию.
Двукратно
